Поднебесный гром - [52]

— Да ну вас! — обиженно надула губы Ольга и крутнулась на каблуках: — Ну правда же красиво?!

— Как на выставке.

Андрей заварил чай и разлил по чашкам.

Мальчишки сначала держались робко, но, видя, с каким старанием отец Ольги ухаживает за ними, осмелели и попросили гитару.

Ольга развела руками:

— Гитары, к сожалению, нет, но есть пианино. Кто умеет играть?

Мальчишки единодушно указали на маленькую курносую девчушку:

— Наташа у нас музыкальную кончает.

Наташа села на круглый стульчик, откинула крышку и уверенно пробежалась пальцами по клавишам.

— Давай нашу!

Наташа заиграла что-то быстрое. Танцевать никто не выходил. Тогда Лариса скомандовала:

— Мальчики, скатать ковер!

Стол отодвинули в сторону, и началась пляска. Вместе со всеми плясала и Лариса, даже Андрей встал в круг девчонок. На плечах у него повисла Ольга и благодарно зашептала на ухо:

— Спасибо, папка, а я и не знала, что ты у меня такой.

— Какой — такой?

— Ну, такой… Веселый!

Потом, отдыхая от суматошной пляски, снова пили чай, кто-то все-таки раздобыл гитару, и мальчишки исполнили «гимн десятиклассников». Андрей слушал, не вникая в смысл слов: ему было просто радостно смотреть на детей. Он видел разгоряченное лицо дочери, ее смеющиеся глаза с открытым взмахом бровей, и в эти минуты вдруг особенно остро почувствовал свой долг: он обязан сделать все, чтоб Ольга была счастлива.

Лариса вышла в прихожую. За ней кинулась Ольга:

— Вы куда?

— Принесу еще торт.

— Не надо, я сама сбегаю, отдохните… — Ольга накинула на плечи куртку, подхватила авоську, и тут ее взгляд упал на то место на стене, где висел портрет матери. Портрета не было.

— Папа, а где портрет мамы?

Андрей тоже взглянул на стену, повернулся к Ларисе.

— Я тут убиралась… — начала она оправдываться, и лицо ее заполыхало. — Он запылился. Ну я и спрятала пока в шкаф…

Ольга стояла бледная, глаза наполнились слезами.

— Как вы могли? — глухо произнесла она, не глядя на Ларису, а уставясь глазами куда-то в пол. — Ведь это моя мама… Мама!

Она швырнула авоську и, зарыдав, убежала к себе. С минуту в комнате было тихо. Потом, словно опомнившись, девчонки бросились вслед за Ольгой:

— Оля, открой! Олюшка!..

19

Аргунов прохаживался босиком по ковровой дорожке, устилавшей пол. На душе было покойно и раздольно — так чувствовал он себя, когда отдыхал у тестя на пасеке. Но мощный хор турбин, проникавший сюда даже сквозь толстые стены, звал в полет.

— Андрей Николаевич, агрегат к полету готов, — с улыбкой доложил, войдя в гардеробную, механик.

— Я тоже.

С помощью Игнатьича он быстро облачился в высотный костюм, надел на голову гермошлем и, прихватив наколенный планшет, направился к выходу.

Взлет нового самолета — всегда волнующее событие, особенно для тех, кто корпел над чертежами, кто вытачивал каждый винтик и собственными руками собирал сложнейшие приборы. Они провожают машину с чувством гордости за себя, и мало кому в эти минуты приходит мысль о том человеке, кто, находясь в кабине, венчает их труд и чья судьба напрочь спаяна, неразделима с судьбой самолета. Оба они, человек и машина, зависимы друг от друга, и в испытательном полете поддерживают друг друга, как солдаты, идущие в атаку.

Смотрел в окно и Валерий Волчок. Его распирало от гордости, что он тоже участвует в головных испытаниях, что ему поверили и доверили, как Аргунову и Волобуеву, Струеву и Суматохину.

Валерий уже знал эту машину, он в первом же полете привязался к ней, влюбился в нее и все дни ходил под впечатлением той же мощи и легкости, какую почувствовал в новом истребителе.

За первым полетом пошли второй, третий… пятый… седьмой… И все пока без сучка, без задоринки. Поэтому Волчка и удивляла настороженность Аргунова, вызывала в душе глухое раздражение. А на днях Аргунов так прямо и заявил ему:

— Запомни, Валера, ты хоть и лихой, но пока еще сыроватый летчик.

Волчок взорвался:

— Сыроватый?! Я? Да если хотите, я уже весь пилотаж на новой машине делал!

— Знаю, — спокойно ответил Аргунов.

Волчок даже опешил на мгновение, но в следующую секунду догадался: а почему бы и не знать, если вся машина напичкана контрольно-записывающей аппаратурой, которая, как шпион, фиксирует любую скорость и высоту, любую перегрузку, любой маневр самолета, — и расшифровать весь полет не представляет трудности.

Его поразило другое: знал, но молчал.

Что ж, тем лучше! Но почему «сыроватый»?

И, уже не помня себя от незаслуженной обиды, вскипел:

— А вы… вы все на одном месте топчетесь!..

Андрей покачал головой.

— Птицу видно по полету, а добра молодца — по соплям! — насмешливо резанул он и ушел, предоставив Волчку самому разобраться в себе.

Теперь Волчок наблюдал за взлетом машины Аргунова. Ничего особенного, можно бы и поэффектней. Короткий разбег, плавный отход от земли и не очень крутой набор высоты.

— Тоже мне взлет! — проворчал Волчок.

— Осторожничает, — раздалось за спиной.

— А, это ты? — узнав Струева, обрадовался Волчок.

— Аргунов, кажется, отлетал свое, — будто сожалеючи, добавил Струев.

«А может, и правда! — подумал Валерий. — Как тормоз. То нельзя, это нельзя…. Может быть, потерял интерес? Тогда уходил бы, не мешал другим…»