Подменыш [Fan Edit] - [5]

Открыла молодая монахиня, которую я никогда прежде не видел, и отвела меня к матери-настоятельнице, оказавшейся сестрой Леоной, которая когда-то преподавала в третьем классе. Она почти не изменилась; монахини вообще мало меняются: думаю, это покрытые волосы и никакой косметики. Во всяком случае, стоило увидеть её, как возникло ощущение, будто я только вышел с её урока, не думаю, правда, что она меня вспомнила, хоть я и рассказал ей, кто я. Закончив с объяснениями, я попросил разрешения глянуть личное дело Питера Пальмиери, и она отказала мне. Я хотел посмотреть, не накопился ли у них всего на одного мальчика за двадцать или более лет целый ящик табелей и дневников, но хоть я молил, кричал, а под конец и угрожал, она непреклонно повторяла, что личное дело каждого ученика — вещь конфиденциальная, и показать его могут только с разрешения родителей.

Тогда я изменил тактику. Я прекрасно помнил, что когда мы учились в четвёртом классе, делался общий снимок. Я даже помнил тот день, и какая жара тогда стояла, и как фотограф то и дело нырял под свою тёмную тряпку: точь-в-точь согбенная монахиня, когда он нацеливал камеру. Я спросил сестру Леону, нельзя ли взглянуть на фото. Поколебавшись, она всё же согласилась и велела молодой монахине принести большой альбом, где, по её словам, хранились все классные фото с основания школы. Я попросил поискать снимок четвёртого класса сорок четвёртого года, и она, пошуршав бумагой, открыла нужную страницу.

Нас выстроили на школьном крыльце чередующимися колоннами мальчиков и девочек, в точности, как я запомнил. У каждого мальчика по обе стороны от него стояли девочки, а спереди и сзади — по мальчику. Я был уверен, что Питер стоял прямо за мной, на одну ступеньку выше, и хотя я не сумел вспомнить имён девочек, стоявших справа и слева, но их ли́ца узнал безошибочно.

Снимок немного пожелтел и выцвел, однако я поразился, насколько новее казалось тогда здание школы, виденное мною по пути в монастырь. Я нашёл на снимке место, где стоял в тот день, во втором ряду сзади и примерно в трёх шагах от нашей учительницы сестры Терезы, однако моего лица там не было. Между двумя девочками, крохотное на фотографии, было острое, смуглое лицо Питера Пальмиери. Позади него никого не было, а мальчиком спереди был Эрни Кота. Я пробежал глазами по списку имён внизу снимка, и его имя там было, а моего — не было.

Уж не знаю, что я наплёл сестре Леоне и как выбрался из монастыря. Только помню, как быстро шагал по почти пустым воскресным улицам, пока мой взгляд не зацепился за вывеску перед входом в редакцию местной газеты. Солнечные лучи слепящим пламенем отражались от позолоченных букв и зеркального стекла витрины, но я сумел разглядеть, что внутри движутся неясные фигуры двух человек. Я принялся пинать дверь, пока один из них, открыв её, не впустил меня в пропахшую чернилами комнату. Я не узнал их обоих, но всё же предвкушение безмолвных, хорошо смазанных прессов, застывших на заднем плане, было так же знакомо, как и всё остальное в Кассонсвилле, не изменившись с тех пор, как я пришёл сюда вместе с отцом подать объявление о продаже дома.

Я слишком устал, чтобы пикироваться с ними. Словно в монастыре из меня что-то вынули, и я ощущал свой пустой живот, с глотком горького кофе на самом дне.

— Пожалуйста, сэр, выслушайте меня, — попросил я. — Был такой мальчик по имени Пит Палмер; он родился в этом городе. Когда военнопленных обменивали в Пханмунджоме, он решил остаться и отправился в Красный Китай, где работал на текстильной фабрике. А когда вернулся, его засадили в тюрьму. Он сменил имя после того, как уехал отсюда, но это не имеет значения; здесь о нём должно быть много материалов, потому что он был местным. Можно посмотреть ваши архивы за август и сентябрь пятьдесят девятого? Пожалуйста.

Они переглянулись и уставились на меня. Один — совсем старик с плохо прилаженной вставной челюстью и с зелёным козырьком как у киношного газетчика; второй — толстяк с серьёзным лицом и тусклыми, тупыми глазами.

Наконец старик прошамкал:

— Ни один кассонсвилльский мальчишка не остался с коммунистами! Уж я б такое запомнил!

— Так я могу посмотреть? Пожалуйста, — повторил я.

Он пожал плечами:

— Пятьдесят центов в час за пользование архивом. Ничего не вырывать, ничего с собой не уносить, понятно?

Я дал ему два четвертака, и он провёл меня в «морг». Там не было ничего, совсем ничего. Там не было ничего даже за 1953, когда производился обмен. Тогда я попытался найти газетное объявление о моём рождении, но подшивок до 1945 года не сохранились; старик объяснил, что они «сгорели, когда сгорела старая контора».

Я вышел и немного постоял на солнце. Потом вернулся в мотель, взял сумку и отправился на остров. На этот раз ребятишек там не оказалось; было очень одиноко и очень спокойно. Я немного побродил и нашёл на южной стороне эту самую пещеру, после чего лёг на траву и выкурил две оставшиеся сигареты, слушая реку и глядя в небо. Не успел я опомниться, как на́чало темнеть и стало понятно, что пора бы собираться домой. Когда стемнело настолько, что противоположный берег реки скрылся из виду, я отправился в пещеру и лёг спать.