- Как «подмоешься»? – раскрыла я рот.
- Как, как, ты правильно с утра мне сказала, что девочка всегда должна быть чистой и хорошо пахнуть, так что вымойся. Попу и писю. И так каждое утро!
- Рукой?
- Чем ты моешься в бане?
- Мамой…
- Иди, острячка! Вот тебе баночка, будет твоя, - мама сунула мне в руки литровую стеклянную баночку с тёплой водой и выпроводила в холодный чулан. Дёрнуло меня за язык!
В чулане было довольно холодно, над ведром было мыться очень неудобно… Тазик бы.
Кое-как проделав процедуру, побежала в тёплую кухню.
- Ну, что? – спросила меня мама.
- Холодно. А почему не над тазиком? – мама усмехнулась и пообещала выделить мне тазик.
- Вот бы ещё в своей комнате…
- Совсем обнаглела! – стукнула меня мама полотенцем, - При Юрике ещё! Иди, умывайся, с мылом!
Умывальник у нас был похож на «Мойдодыр» из сказки. Я взяла свою зубную щётку, открыла баночку с зубным порошком. Мятный. Осторожно почистила зубы: что-то в последнее время дёсны побаливают, наверно, зуб будет выпадать. Вон, уже шатается!
На завтрак мама пожарила картошку, разбила туда яйцо. Вскуснятина!
Мы с Юриком потихоньку дрались своими алюминиевыми вилками, за кусочек повкуснее, пока мама не прикрикнула.
Когда картошка кончилась, мама налила нам по гранённому стакану чая, выдала по кусочку сахара. Размешав сахар в стакане ложечкой, мы с удовольствием пили вкусный грузинский чай, №38 (пачка лежала на столе). Заедали твёрдыми сушками.
Мама всё-таки выдала мне чистые трусики и маечку, и я сидела теперь в них, не желая одеваться.
Юрка, увидев такое дело, тоже не спешил одеваться. Мама сказала, что так ещё лучше, не заляпаемся едой.
Выпив чай, я пошла в свою комнату, одеваться. Юрика пусть мама одевает, мне его ещё в садике раздевать. Кто только придумал такую мальчишескую одежду? Чулки, которые надо ещё пристёгивать… Вы думаете, к поясу? Как бы не так! К лифчику! Потом байковая ковбойка, потом короткие штаны на помочах. Всё тёмно-коричневое. Потом свитер, телогреечка и валенки.
У меня тоже чулки, на резинках, зато есть рейтузы! В них тепло, ветер не задувает. Затем коричневую форму, чёрный передник. На шее кружевной воротничок… Свежий? Да что со мной сегодня?! Ладно, зато галстук мама купила шёлковый! Не то, что у Тольки. Теперь две куцые косички, вплести в них коричневые бантики…
- Мама! – вспомнила я, выходя на кухню, - Мне сегодня такой сон странный приснился!
- Некогда уже, Саша, опаздываешь, иди уже, отведи Юрика. Потом расскажешь свой сон.
- Потом я забуду! Снилось мне лето… - но мама уже не слушала, она уже ушла в свою комнату, одеваться. И что? Не Юрику же рассказывать?
- Пошли, горе луковое! – взяла я брата за маленькую рукавичку. В другой руке у меня был портфель. Одета я была в пальтишко зелёного цвета, с цигейковым воротником и шапку-ушанку с опущенными «ушами». Юрик был в маленькой телогрейке и светло-коричневой, без козырька, шапочке с ушами, к которым была привязана резинка. Перекрещиваешь резинку, и на голову! Уши закрыты, и тесёмки не болтаются.
- Почему «луковое»? – поинтересовался брат.
- Потому что слёзы от тебя…
- Почему слёзы?
- Потому что бестолковый.
- Почему бестолковый?
- Почему, почему! Заладил!
На дворе меня ждал Борька. Он всегда ходил со мной, провожал до детсада, ждал, пока я раздену Юрика, потом вместе шли в школу. Такой прилипала! Не отделаться! Мне было всё равно, хочет ходить, пусть ходит, улица общая, а обращать на него внимание я не обращаю. Вот ещё!
И на этот раз шёл рядом, даже предложил помочь, понести мой портфель. Я только фыркнула: что я, беспомощная инвалидка?
В садике я вытряхнула Юрика из телогрейки, сняла свитер и шапочку, стянула валенки.
- Чулки снять?
- Не, я потом не надену, на прогулку.
- Нянечка не помогает?
- Она ругается, говорит, такой большой, а чулки не могу надеть!
- Так ты скатывай их, потом раскатывай, на ноге! Мы с мамой сколько раз тебе показывали?
- Не получается у меня… - засопел братик.
- Ладно, некогда мне, тапочки где? Надевай. Пошли, сдам тебя воспитательнице.
- А, Денисовы! – увидела нас Елизавета Петровна, - Саша, когда ты своего брата научишь одеваться и раздеваться? Пока их всех оденешь, вспотеют, потом простывают!
- Учим, Елизавета Петровна, да такие одежды сложные, сама путаюсь!
- Да уж! – засмеялась воспитательница, - Иди уже, твой там заждался!
- Какой ещё мой! – возмутилась я, чувствуя, что краснею. Надо будет прогнать наглого Борьку, а то уже скоро кричать все будут: «жених и невеста»!
Когда я выбежала из садика, Борька заулыбался, и все слова вылетели у меня из головы. Подумаешь, ходит одной дорогой со мной, а люди чего только не напридумывают!
- Сань, давай портфель понесу.
- Ты бы дома был такой вежливый! А то вечно придумываешь какую-нибудь каверзу!
- Так, то дома. Вдруг подумают, что я… Дразнить будут.
- А ты не?.. – гаденько улыбнулась я.
- Не знаю, Санька, с тобой мне хорошо, давай дружить?
- Если больше не будешь меня пугать крысой.
- Не буду, Сань!
- Воду в валенки наливать…
- Сань, честное слово, нечаянно! И не вода там была, а…
- Что?! Ты насс… мне в валенки?!
- Да что ты?! Снег попал тебе в валенки, когда мы бегали по огороду, я видел, и не сказал… Потом добавил. Прости.
