Подъезд - [6]
Она. Ну, уж нет. Не видать вам моих извинений. Дуэль, так дуэль.
Он. А скажите мне, сударыня, как мы определим победителя?
Она. Голосованием?
Он. Разумеется, тайным голосованием.
Она. Вам, кстати, должно быть стыдно драться с девушкой.
Он. Это вопрос, или императив?
Она. Это я так думаю.
Он. А с кем еще драться? Мужчиныперевелись.
Она. Девушки тоже. Когда вы в последний раз нормальных видели?
Он. Нехорошо напрашиваться на комплименты.
Она. Вы первый начали.
Он. Я-то знал, что от вас мне комплиментов не дождаться.
Она. Неправда, могу и сказать.
Он. Спасибо.
Она. На самом деле, я не думала об Одри Хепберн и ее фильмах.
Он. Хотели взять нахрапом.
Она. Очарованием.
Он. Ну, да.
Она. Я решила, что вас послушаю и что-нибудь возражу.
Он. Студенческие привычки. Все студентки одинаковы в заблуждении о своем очаровании.
Она. Ну не собирались же вы на самом деле спорить со мной о фильмах?
Он. Почему нет? Кинематограф — единственное живое современное искусство, почему не поговорить о его классических образцах, раз уж вы с ними знакомы и даже дерзнули иметь свое мнение о них. Одри Хепберн — одна из лучших актрис, «Римские каникулы» и «Завтрак у Тиффани» — лучшие ее фильмы. В одном она принцесса, в другом — дама легкого поведения, один заканчивается подвигом самоотречения, а у другого — хеппи энд. Первый фильм черно-белый, второй цветной, первый в вечном Риме, второй в современном Нью-Йорке, в первом есть музыка, во втором есть песня. Много о чем можно говорить, если задаться целью сравнивать.
Она. Вы прямо кинокритик какой-то.
Он. А вы зачем фильмы смотрите?
Она. Точно не для того, чтобы потом сравнить главные роли или песни. Чтобы отдохнуть смотрю, это ведь развлечение. Но вам, наверное, в диковинку такое отношение к кино.
Он. Ха-ха.
Она. У вас есть любимый режиссер из ненормальных, правда?
Он. Джим Джармуш. Самый нормальный из ненормальных.
Она. Знаю-знаю, видела «Кофе и сигареты». У него все фильмы такие?
Он. Какие?
Она. Никакие.
Он. Надо было мне притащить сюда проектор и посмотреть с вами что-нибудь из него. Нельзя же иметь такой вульгарный вкус. Никакие, хм. Да это сплошь шедевры.
Она. А что вы притащили вместо проектора, какой вон мешок огромный.
Он (смотрит на мешок). …Странно, что вы сразу не спросили. Тяжело было сдерживать женское любопытство?
Она. Что у вас в пакете?
Он. …Туалетная бумага… Хотел подарить вам кусочек детства. Ведь я тоже не думал, что у нас получится разговор о Хепберн.
Она. Чего?
Он. Чего — чего?
Она. Чего подарить?
Он (вздыхает). Эх, детства, детства кусочек.
Она. У меня туалетная бумага никак не ассоциируется с детством, а только с другим.
Он. С туалетом.
Она. Ну…
Он. Не может туалетная бумага ассоциироваться с туалетом, поскольку это не ассоциация, а прямое сродство. Это все равно, что сказать, что монах ассоциируется с монастырем. Нет, монах должен напоминать ворона, потому что он черный и с крыльями вместо рукавов. Или пустыню, но только не русскую пустынь со звездой полей, а жаркую мертвую пустыню с колючим ветром по ночам и убивающим солнцем днем, где монах — словно оазис, полный сочных видений преподобного Антония — пытается превратить себя аскетическими упражнениями в песок и камень. Да… А бумага должна ассоциироваться с детством.
Она. Не темните, выкладывайте.
Он (выкладывая бумагу из пакета). Не знаю, чем вы развлекали себя, когда были маленькой, но если не знаете фокус с бумагой, то у вас не было детства вообще. Смотрите, берете рулон, отматываете не слишком много, но и не мало, пару тройку метров. Беретесь ближе к концу, а рулон кидаете с крыши, но не вниз, а вверх. Он полетит, натянет отмотанный вами край, начнет разворачиваться, а когда поравняется с уровнем крыши и немного еще упадет, вам останется только отпустить конец и наблюдать всю эту красоту в процессе. Поняли?
Она. Поняла, что у вас было тяжелое детство и с игрушками вы знакомы не были.
Он. У вас была кукла Барби?
Она. Наверное, не помню.
Он. Вот именно. Вы не помните своих совершенных пластиковых игрушек, потому что не вы их создали, а будь у вас самодельная кукла из тряпок, вы бы с ней до сих пор не расставались бы. За мое детство не беспокойтесь, оно было живым и насыщенным. Там была не только туалетная бумага, мы еще много чего с крыш кидали. Но вы перебили меня, ведь я не все рассказал. Перед тем, как кинуть, нужно поджечь конец рулона. Тогда во время падения он превратится в комету. Удивительное зрелище, да вы сейчас все сами увидите.
Он достает зажигалку, показывает.
Кидает Он, кидает Она, смеются, им весело. Рулоны заканчиваются.
Она. Здорово…
Он. Ага… Знаете, каким будет продолжение?
Она. Будет продолжение? Вы продумали всю нашу встречу?
Он. Не настолько же я стар, чтобы забыть, что на свиданиях главное дело — все продумать заранее и не позволить девушке скучать. Это как минимум, а задача максимум заключается в том, чтобы не дать ей опомниться от наваливающихся событий и впечатлений. Собственно, это и называется «вскружить голову».
Она. Вам бы книги писать об ухаживаниях.
Он. Не может быть книги об ухаживаниях, поскольку не могут существовать конкретные советы на все времена. Ухаживание — ситуативная проделка.
Наши дни. Семьдесят километров от Москвы, Сергиев Посад, Троице-Сергиева Лавра, Московская духовная семинария – древнейшее учебное заведение России. Закрытый вуз, готовящий будущих священников Церкви. Замкнутый мир богословия, жесткой дисциплины и послушаний.Семинарская молодежь, стремящаяся вытащить православие из его музейного прошлого, пытается преодолеть в себе навязываемый администрацией типаж смиренного пастыря и бросает вызов проректору по воспитательной работе игумену Траяну Введенскому.Гений своего дела и живая легенда, отец Траян принимается за любимую работу по отчислению недовольных.