Поддельный шотландец. Дилогия - [6]
Я осторожно шел вперед, навострив уши, и до меня донеслись звуки передвигаемой посуды и чьего-то сухого сильного кашля. Дядя явно был дома.
Большая дверь, насколько я мог различить при тусклом вечернем свете, была деревянная, вся утыканная гвоздями, и я поднял руку и громко постучал. Потом стал ждать. В доме воцарилась мертвая тишина. Прошла минута, и ничто не двигалось, кроме летучих мышей, шнырявших над моей головой. Я снова постучал, снова стал слушать... Теперь мои уши так привыкли к тишине, что я слышал, как часы внутри дома отсчитывали секунды, но тот, кто был в доме, хранил мертвое молчание и, должно быть, затаил дыхание. Тогда я постучал ногами. И ещё раз. Едва я вошел в азарт, а двери начали приятно потрескивать, как сверху раздался хриплый кашель. Отскочив от двери и взглянув наверх, я в одном из окон второго этажа увидел человека в высоком ночном колпаке и расширенное к концу дуло мушкетона.
-- Он заряжен, -- произнес сиплый голос.
-- Я принес письмо мистеру Эбэнезеру Бэлфуру из замка Шос, -- сказал я. -- Здесь есть такой?
-- От кого письмо? -- спросил человек с мушкетоном.
-- От его близкого родственника, -- ответил я, начиная слегка раздражаться.
-- Хорошо, -- ответил он, -- можешь положить его на порог и убираться.
-- Нет, так не получится. -- сказал я. -- Отдам только лично в руки адресату.
-- Что ты сказал? -- резко переспросил голос. Я повторил свои последние слова ещё раз.
-- Кто же ты сам? -- был следующий вопрос после значительной паузы.
-- Я не стыжусь своего имени, -- сказал я. -- Меня зовут Дэвид Бэлфур.
Я убежден, что при этих словах человек вздрогнул, потому что услышал, как мушкетон брякнул о подоконник. Следующий вопрос был задай после долгого молчания и странно изменившимся голосом:
-- Твой отец умер?
Я молча смотрел на него. Ответить утвердительно было бы частичной ложью, поскольку отец Дэви -- не совсем мой отец. А врать даже в мелочах ниже моего достоинства.
-- Да, -- продолжал человек, -- наверняка он умер, и вот почему ты здесь и ломаешь мои двери.
Опять пауза, а затем он сказал вызывающе:
-- Что ж, я впущу тебя, -- и исчез из проёма окна.
III.
Вскоре послышался лязг цепей и отодвигаемых засовов; дверь была осторожно приотворена и немедленно закрыта за мной.
-- Ступай на кухню и ничего по дороге не трогай, -- сказал голос.
И пока человек, живший в доме, снова укреплял затворы, я ощупью добрался до кухни.
Ярко разгоревшийся огонь освещал комнату с таким убогим убранством, какого я в этой жизни ещё не видел. С полдюжины мисок и блюд стояло на полках; стол был накрыт для ужина: миска с овсяной кашей, роговая ложка и стакан разбавленного пива. В этой большой пустой комнате со сводчатым потолком ничего больше не было, кроме нескольких закрытых на ключ сундуков, стоявших вдоль стены, пары табуреток и посудного шкафа с висячим замком в углу.
Закрепив последнюю цепь, человек вернулся ко мне. Он был небольшого роста, морщинист, сутуловат, с узкими плечами и землистым цветом лица; ему могло быть от пятидесяти до семидесяти лет. На нем был фланелевый ночной колпак и такой же халат, надетый сверх истрепанной рубашки и заменявший ему и жилет и кафтан. Он, очевидно, давно не брился. Лет ему, по всей видимости, было не так уж и много, не больше чем мне в прошлой жизни. Даже странно, как в таком возрасте можно так органично выглядеть такой вот старой развалиной.
-- Ты проголодался? -- спросил он неискренне, и взгляд его забегал на уровне моего колена. -- Можешь съесть вот эту кашу.
Я сказал, что не настолько голоден.
-- О, -- сказал он, -- это отлично. Тогда я доем, а вначале выпью эля: он смягчает мой кашель. Да, кстати -- я твой дядя, брат твоего отца.
В ответ на эти слова я просто молча кивнул.
Он выпил около полустакана, все время не спуская с меня глаз. Затем быстро протянул руку.
-- Давай письмо, -- сказал он.
Я молча сунул руку в котомку и отдал ему запечатанный конверт. Затем сел на колченогий табурет и начал рассматривать огонёк свечи, стоявшей на столе. В это время дядя мой, наклонясь к огню, вертел письмо в руках.
-- Знаешь ли ты, что в нем? -- внезапно спросил он.
-- Приблизительно догадываюсь, -- флегматично ответил я. Нет, с этим надо что-то делать, вялость и заторможенность этого тела уже начинают раздражать. Или это побочный результат моего вселения?
-- Гм... -- сказал он. -- Что же тебя привело сюда?
-- Я хотел отдать письмо, -- всё так же малоэнергично ответил я.
-- Ну, -- сказал он с хитрым видом, -- ведь у тебя были, вероятно, какие-нибудь надежды.
-- Вроде того, -- отвечал я, -- Мне всегда хотелось попутешествовать, посмотреть мир. И, возможно, добиться чего-то в жизни, но в этом вы мне вряд ли чем сможете помочь.
-- Ну, ну, -- сказал дядя Эбэнезер, -- не надо меня недооценивать. Мы ещё отлично поладим. А затем, Дэви, если ты в самом деле не хочешь этой каши, то я доем её сам. Да, -- продолжал он, завладев ложкой, -- овсяная каша -- славная, здоровая пища, важная пища. -- Он вполголоса пробормотал молитву и принялся ужинать. -- Твой отец очень любил поесть, я помню. Можно было назвать его если не большим, то, по крайней мере, усердным едоком. Что же касается меня, то я всегда только чуть притрагивался к пище. -- Он глотнул пива, и это, вероятно, напомнило ему об обязанностях гостеприимства, потому что следующими его словами были: -- Если ты хочешь пить, то найдешь воду в бочке за дверью.
К концу переезда погода значительно испортилась. Ветер завывал в вантах; море стало бурным, корабль трещал, с трудом пробираясь среди седых бурных волн. Выкрики лотового почти не прекращались, так как мы всё время шли между песчаных отмелей. Около девяти утра я при свете зимнего солнца, выглянувшего после шквала с градом, впервые увидел Голландию -- длинные ряды мельниц с вертящимися по ветру крыльями. Я в первый раз видел эти древние оригинальные сооружения, вселявшие в меня сознание того, что я наконец путешествую за границей и снова вижу новый мир и новую жизнь.
Признанный мастер политического детектива Юлиан Семенов считал, что «в наш век человек уже не может жить без политики». Перед вами первый отечественный роман, написанный в этом столь популярном сегодня жанре! Тридцатые годы ХХ века… На страницах книги действуют американские и английские миллиардеры, министры и политики, подпольщики и провокаторы. Автор многих советских бестселлеров, которыми полвека назад зачитывалась вся страна, с присущим ему блеском рассказывает, благодаря чему Гитлер и его подручные пришли к власти, кто потакал фашистам в реализации их авантюрных планов.
Повесть рассказывает о том, как жили в Восточной Европе в бронзовом веке (VI–V вв. до н. э.). Для детей среднего школьного возраста.
Евангелие от Христа. Манускрипт, который сам Учитель передал императору Клавдию, инсценировавшему собственное отравление и добровольно устранившемуся от власти. Текст, кардинальным образом отличающийся от остальных Евангелий… Древняя еретическая легенда? Или подлинный документ, способный в корне изменить представления о возникновении христианства? Археолог Джек Ховард уверен: Евангелие от Христа существует. Более того, он обладает информацией, способной привести его к загадочной рукописи. Однако по пятам за Джеком и его коллегой Костасом следуют люди из таинственной организации, созданной еще святым Павлом для борьбы с ересью.
Андрей Петрович по просьбе своего учителя, профессора-историка Богданóвича Г.Н., приезжает в его родовое «гнездо», усадьбу в Ленинградской области, где теперь краеведческий музей. Ему предстоит познакомиться с последними научными записками учителя, в которых тот увязывает библейскую легенду об апостоле Павле и змее с тайной крушения Византии. В семье Богданóвичей уже более двухсот лет хранится часть древнего Пергамента с сакральным, мистическим смыслом. Хранится и другой документ, оставленный предком профессора, моряком из флотилии Ушакова времён императора Павла I.
Путешествие графов дю Нор (Северных) в Венецию в 1782 году и празднования, устроенные в их честь – исторический факт. Этот эпизод встречается во всех книгах по венецианской истории.Джакомо Казанова жил в то время в Венеции. Доносы, адресованные им инквизиторам, сегодня хранятся в венецианском государственном архиве. Его быт и состояние того периода представлены в письмах, написанных ему его последней венецианской спутницей Франческой Бускини после его второго изгнания (письма опубликованы).Известно также, что Казанова побывал в России в 1765 году и познакомился с юным цесаревичем в Санкт-Петербурге (этот эпизод описан в его мемуарах «История моей жизни»)