Поддельный шотландец. Дилогия - [13]

   -- Я в этом уверен,  -- прибавил он.  -- Посмотрите-ка,  -- и отвернул чулок: он показал мне большую воспалённую рану, при виде которой проняло даже меня.  -- Это он сделал, это сделал мистер Шуан,  -- сказал он с гордостью.

   -- Как,  -- воскликнул я,  -- и ты позволяешь ему так бесчеловечно обращаться, с тобой! Ведь ты не раб, чтобы терпеть такое отношение.

   -- Нет конечно,  -- сказал дурачок, сразу меняя тон, -- и я ему докажу это! Посмотрите. -- И он показал мне большой нож, который, как он говорил, где-то украл.  -- О!  -- продолжал он -- Пускай попробует ещё раз! Я ему задам! Мне не впервой!  -- И он подкрепил свои слова глупой, безобразной руганью с частыми отсылками к нетрадиционным отношениям между католическими святыми и чертями.

   Я давно никого не жалел так, как этого обиженного жизнью пацана. Ну да ничего, возможность изменить его судьбу у меня есть. Пока же надо было отыгрывать взятую на себя роль.

   -- Разве у тебя нет родственников?  -- спросил я. Он отвечал, что у него был отец в каком-то английском порту, название которого я тут же забыл.

   -- Он был хороший человек,  -- сказал он,  -- но он давно умер.

   -- Боже мой!  -- воскликнул я.  -- Но разве ты не можешь найти себе честное занятие на суше?

   -- О нет!  -- сказал он, хитро подмигивая.  -- Меня бы отдали в ремесло. Знаю я эту штуку.

   Я спросил, какое ремесло хуже того, которым он теперь занимается, подвергая свою жизнь постоянной опасности не только из-за ветра и моря, но и из-за ужасной жестокости его начальников. Он согласился со мной, сказав, что все это правда, но потом начал расхваливать свою жизнь, рассказывая, как приятно высаживаться на берег с деньгами в кармане и тратить их, как подобает мужчине, -- покупать яблоки, хвастаться и удивлять уличных мальчишек.

   -- И потом, мне вовсе уж не так плохо,  -- уверял он,  -- другим "двадцатифунтовым" приходится ещё хуже. Боже мой, вы бы посмотрели, как им тяжело! Я видел человека ваших лет, -- ему я в свои семнадцать казался страшно старым -- о, у него даже была борода! Ну, и как только мы выехали из реки в море и он протрезвел, боже мой, как он стал реветь! Уж и посмеялся я над ним! А потом ещё есть мальки -- они маленькие даже по сравнению со мной! Я всегда держу их в строгости, уверяю вас. Когда мы возим ребят, у меня есть даже своя плетка, чтобы стегать их!

   И он продолжал в том же роде, пока я не догадался, что под "двадцатифунтовыми" он подразумевал местных преступников, которых отправляли в Северную Америку в рабство. А под мальками -- ещё более несчастных детей, которых похищали или заманивали обманом (как о том рассказывали) ради выгоды или из мести.

   В это время мы подошли к вершине холма и взглянули вниз, на Куинзферри и долину. Фортский залив, как известно, в этом месте суживается до ширины большой реки, которая, направляясь к северу, представляет удобное место для перевоза, а верхняя излучина её образует закрытую гавань для всякого рода судов. Как раз посреди узкой части гавани находится островок, а на нем -- развалины; на южном берегу для надобностей перевоза был устроен мол, а на дороге по другую сторону мола высилось здание гостиницы "В боярышнике", окруженное живописным садиком с боярышником и остролистами.

   Самый город Куинзферри лежит дальше к западу, и вокруг гостиницы в это время дня было довольно пустынно, так как паром с пассажирами только что отплыл к северу. Однако около мола покачивалась лодка с несколькими матросами, которые спали на скамейках. По словам Рэнсома, это была шлюпка с брига, ожидавшая капитана, а на расстоянии полумили от нее одиноко стоял на якоре "Завет". На борту его были заметны приготовления к отплытию: реи водворялись на места; и, так как ветер дул с той стороны, я мог слышать пение матросов, тащивших канаты. После того, что я узнал дорогой, я смотрел на этот корабль с крайним отвращением и до глубины души жалел несчастных, которые должны были плыть на нем.

   Когда мы все трое поднялись на вершину холма, я обратился к дяде.

   -- Считаю нужным заявить вам, сэр,  -- сказал я,  -- что меня ничто не заставит взойти на борт брига "Завет".

   Он как будто пробудился от сна.

   -- Э,  -- спросил он,  -- что ты сказал?

   Я повторил свои слова.

   -- Хорошо, хорошо,  -- сказал он,  -- придется сделать по-твоему. Но что же мы стоим? Здесь страшно холодно, и, если не ошибаюсь, "Завет" снаряжается в путь.

VI.

   Как только мы пришли в гостиницу, Рэнсом поднялся с нами по лестнице в маленькую комнату с кроватью. Угли, пылавшие ярким пламенем в камине, нагрели комнату до температуры свойственной скорее сауне, чем жилому помещению. За столом у камина сидел высокий, смуглый, степенного вида человек и писал. несмотря на жару, на нем была толстая морская куртка, наглухо застегнутая, и большая мохнатая шапка, надвинутая на уши. Вот он какой, пресловутый Хози-ози. Я его совсем не таким представлял, если честно. Такой типаж скорее подошёл бы персонажу капитана из "Морского волка" Джека Лондона, а не мелкому жулику из книги Стивенсона.

   Он тотчас же встал навстречу Эбэнезеру и подал ему свою большую руку.