Подари себе рай - [158]

— Голова ясная, как у младенца, а ноги не двигаются! — засмеялся Сергей. — Ей-богу, такое со мной первый раз в жизни, даже интересно. Наливай еще.

После второй рюмки он вдруг объявил:

— На фронт хочу. С Асланом бы я всегда договорился.

— Ну и договорись, — не понял Иван. — Тем более что для старших офицеров, служащих в тыловых частях (а твоя служба проходит в глубочайшем тылу, не так ли?), есть такая форма боевого крещения: фронтовая стажировка.

— Знаю, — мрачно пробурчал Сергей. — Договорился бы. Да Аслан только что сам погиб на фронте.

— Кто? Ходжаев?!

— В марте он ушел на фронт в знак протеста против отправки его народа в ссылку в Среднюю Азию и Сибирь.

Иван, потрясенный услышанным, закурил, что бывало с ним крайне редко.

— Насчет высылки чеченцев и еще, кажется, кабардинцев до Москвы смутные слухи доходили. Высылка целых народов, пусть и малых, — я даже не знаю, как это назвать! Объяснение, которое слышал — «военная целесообразность», — поражает своей противозаконной жестокой расплывчатостью.

— Представь, именно — целесообразностью, — возразил Сергей.

— В чем?

— Американцы после начала войны с Японией интернировали, иными словами, отправили во внутреннюю ссылку всех своих граждан японского происхождения.

— Чудовищно. И там и тут. Это не такое событие, которое можно объяснить двумя фразами. Увы, мы слишком мало знаем.

— Горе — в отличие от счастья — немногословно.

— Пожалуй. Много ли мы знаем вообще о Чечне? Стихи Лермонтова, «Хаджи Мурат» Толстого. Далеко и отвлеченно. Но Аслан… Уехал на фронт в знак протеста? Первый раз слышу. И погиб! Это большая потеря.

— Очень, — закурил и Сергей.

Иван подошел к книжному шкафу, достал томик с многочисленными закладками.

— Вот у Платона характеристика предательства и предателей. Он классифицирует их следующим образом: I. Сребролюбцы; II. Честолюбцы; III. Философы. Три группы по мотивам. Все предельно ясно. Но объявить целую нацию предателями?

Иван замолчал. Ходил по гостиной, заложив руки за спину, разглядывал за стеклянными дверцами шкафов корешки читаных-перечитаных книг любимых авторов древности, Ренессанса, золотого века, серебряного. Внезапно спросил, взяв с полки и раскрыв «Преступление и наказание» Достоевского:

— Как Элис?

— Работает, трудится, — ответил Сергей, несколько удивленный такой резкой сменой темы. — Сейчас в Москве. Имеет задание написать несколько корреспонденций из действующей армии с территории третьего рейха.

— Не перестаю ею восхищаться. — Иван произнес эти слова тихо и проникновенно. — В жизненной лотерее ты выиграл редкий приз.

Он достал из-за ряда книг на одной из верхних полок заветную бутылочку довоенного бенедиктина, долго возился с пробкой. Принес из кухни две тонкие высокие ликерные рюмки; осторожно разлил по ним золотисто-коричневую жидкость; закрыв глаза, подобно опытному дегустатору, поводил рюмкой перед носом из стороны в сторону:

— За любимых и любящих!

И все это время мысленно уговаривал Сергея: «Ну чего ты тянешь? Расскажи о Сильвии! Ты же знаешь, как я страдаю от неведения! Еще как знаешь!!!» Видимо, сам того не сознавая, он произнес вслух «Сильвия», потому что Сергей, посмаковав «божественный нектар», сказал покаянно:

— О Сильвии, к великому моему сожалению, мало что известно. Несколько месяцев после твоего отъезда она еще работала в нашей школе, поддерживала регулярно связь и со мной, и с Элис. И вдруг как в воду канула: ни звонка, ни письма. Я интересовался и во французском землячестве в Нью-Йорке (помнишь генерала — кавалера ордена Почетного легиона?), и в их посольстве в Вашингтоне. Ничего им не известно.

— Но человек не пропадает бесследно, как иголка в стоге сена!

— Война. Я понимаю, это слабое утешение, но…

Иван выглядел настолько удрученно, что Сергей мысленно выругал себя: «Чурбан! Зачем нужно было вообще заводить разговор на эту тему? Хотя ведь и не говорить о Сильвии вообще тоже было невозможно».

— Я, правда, слышал краем уха, что она подалась в Сопротивление. Ты же знаешь, Сильвия рьяно симпатизировала де Голлю и его «Сражающейся Франции».

— Это так, — улыбнулся Иван. — При одном упоминании о Петене или Лавале ее начинало тошнить. Кумир — бессмертная Жанна.

Внезапно дверь распахнулась, и в гостиную стремительно вошел высокий юноша в новенькой офицерской форме, но с курсантскими погонами.

— Дядя Сережа, с приездом! — гаркнул он. И, вытянувшись по стойке «смирно», доложил: — Слушатель первого курса ВИИЯ КА Алексей по вашему приказанию явился!

— Алешка! Ты! Ну, встретил бы где-нибудь — ни за что не узнал бы! Гренадер! Дай-ка я тебя обниму!

— Садись. — Иван едва сдерживал отцовскую гордость. — Водки выпьешь?

— Батюшки светы! — всплеснул руками Сергей. — Вчера, ну только вчера был от горшка два вершка. И на тебе — уже без пяти минут офицер, водку хлещет!

— Водку! — Иван пренебрежительно фыркнул. — За ним девки табуном гоняют. Того и гляди, дедом стану. Ладно, коли законными будут внуки. А то, не ровен час…

«Есть в кого!» — снисходительно усмехнулся Сергей.

— Ну, пап…

— Что — пап? Иди руки вымой.

Когда через минуту Алеша вернулся, он услышал фразу, сказанную Сергеем: «…и не заметим, как превратимся в стариков».