Под знаком змеи - [54]

— Это ты предводитель Аптаса? — спросил Бастобалос, окинув его взглядом. Перед ним стоял высокий, широкоплечий человек, статью схожий с ним самим. — Я Бастобалос. Спасибо, что дал нам возможность перепилить цепи.

— Мы всегда помогали друг другу, — ответил Аптаса весело. — А если хочешь кого-нибудь поблагодарить, то вот его. — И он показал на Гёрулу.

За поясом корабельщика торчал меч, отобранный у Сикероса, однако это не прибавляло его облику воинственности.

Бастобалос посмотрел на него и рассмеялся:

— Этого? Уж больно замученный старикашка!

Остальные тоже засмеялись, оглядев Герулу.

— Ну, вот еще, явились богатыри! — буркнул тот с обидой. — Хотел бы я посмотреть, как вы выглядели лет десять назад, когда я плавал на своей посудине по Тирасу!

— Не сердись, мореход, скоро у тебя будет корабль, который принадлежал магистрату, и ты заживешь, как император.

— Очень мне нужен твой корабль! — не утихал Герула. — Скажи лучше, что делать вот с этими? — Он показал в сторону пленных.

Бастобалос заметил среди них Сикероса и смешался.

— Вот судьба! — сказал он с удивлением и добавил: — Попался все же, подлец!

— Ну, что ответишь? — снова спросил Герула.

— Сказать по правде, не знаю, что делать с негодяями, — проговорил Бастобалос. Лицо его омрачилось. — Мы пролили уже столько крови… Они убивали нас, мы — их. А теперь, когда у них отобрано оружие, я думаю, нельзя лишать их жизни. Это было бы подлостью: вооруженному убивать безоружного…

— Тогда пусть идут на галеры! — нашелся Герула. — Должны же они искупить свою вину! Или нет?

— Должны, конечно…

Ближе к полуночи Бастобалос отдавал распоряжения вожакам отрядов. Одни должны были отвечать за порядок на улицах и в агоре, другие — во дворце и других общественных местах, третьи — возглавлять караул на крепостных стенах, четвертые — охранять ворота города.

Дзиде и его людям поручили держать под наблюдением жизнь порта. Это было наиболее уязвимым местом города: отсюда отправлялись к дальним землям и прибывали из разных мест корабли. Нужны были глаза, чтобы видеть, уши, чтобы слышать, сильные руки, чтобы защищать добытую свободу.

Совет вожаков постановил, что пленные должны искупить свою вину работой на галерах.

— Пусть натерпятся, чего мы натерпелись, — говорил Герула.

Отношения между восставшими и населением города постепенно налаживались. Осенние дожди отмыли улицы и площади от крови и пыли. Жизнь, всколыхнувшаяся было до основания, успокаивалась. Возобновилась работа в мастерских, пекарнях, в порту. Открылись харчевни и лавки. Агора наполнялась шумом и ярмарочной суетой.

В заливы прибывали корабли из Пантикапея, Тиры, Одесоса[35]. Корабли привозили дорогие ткани, разрисованную керамику, оливковое масло, оружие и украшения. В обратный путь они загружались пшеницей, рыбой, кожей и мехами, воском и медом, поделками местных мастеров.

Теперь хозяева должны были покупать рабочие руки и хорошо платить.

Торговцы были недовольны: повстанцы положили преграду их безмерным поборам и прихотям.

Весть о восстании в Ольвии дошла до всех городов побережья Понта Эвксинского. Однако римские властители не торопились присылать армию, чтобы задушить восстание, — у них были другие неотложные дела. В том году северная граница Дакии была нарушена карпами и костобоками[36]. Ветиусу Сабианусу не удалось создать вдоль всей границы «зону пустоты»…

Бастобалос сколачивал дружину.

И тут выяснилось, что многие из бывших рабов не хотят оставаться в Ольвии: одни за другими, группами и в одиночку, они отправлялись в свои родные края кто как мог — на лодках и попутных кораблях, верхом и пешком. Они восстали, чтобы избавиться от цепей; их иссушила тоска по детям и женам, матерям и возлюбленным…

Аптаса, Роместа, Герула, Дакос с Гетой и их друзья тоже мечтали уйти. По ночам им снились берега Тираса, где остались родные, друзья детства, могилы отцов…

Предводитель хотел увидеть следы своей прежней жизни с прекрасной Асой-тедис, приласкать овечек и верного Гунаха… Корабельщик Герула уже десять лет не видел дочерей; старик Терес думал о своей жене с прялкой за поясом, об ульях-колодах с их вечным жужжанием…

Гета и Дакос ничего не знали о своих несчастных родителях-изгнанниках. Роместа, укачивая Груе, мечтала о том дне, когда она покажет его Ептале и мастеру Басчейле, — старики, верно, и не подозревают, что у них растет внук.

С такими же намерениями рвались домой в свою Хорибу и остальные — Хорат, Рату, Дзида, Севт; они тоже были проданы в рабство Мука-порисом и желали призвать к ответу тех, кто помогал ему в этом. Друзья звали с собой и Бастобалоса. Но тот не решался обмануть надежды восставших. Вокруг него сгруппировались вожаки разных племен, пустившие корни на побережье. Вместе с ними он добыл свободу, с ними должен был ее защитить.

Но как? Бастобалос был пастухом, солдатом, толмачом, рабом. И никогда не был предводителем, главой города. Тем более такого, в котором жил разноплеменный и разнородный люд.

Аптаса, глядя на него, не знал, что делать: помогать ему или собираться в дорогу. Он посоветовался с друзьями и решил остаться до весны. Тем временем подрастет Груе, да и они лучше подготовятся, чтобы свергнуть правление Мука-пориса… И он стал все чаще приходить во дворец к Бастобалосу. Однажды он застал его мрачным и подавленным. К нему постоянно приходили с жалобами: многие ольвийцы считали себя ущемленными в правах, обманутыми, кое-кто был и ограблен.