Под знаком змеи - [50]

— Ага! Но почему же вы не жжете уголь здесь, возле подвала, чтобы не возникало разных сомнений?

— Зантикомес, — проговорил Герула, — нам ведь легче принести туда готовые угли, чем сюда — каменную кладку.

Управляющий покачал головой.

— Я приказываю вам перенести горн сюда, под мое наблюдение.

— Сделаем, как ты велишь, — успокоил его Аптаса.

Горн на краю владений был погашен, а вблизи навеса соорудили новый. Только теперь Герула работал с углями, когда на винограднике оставались они вдвоем, а остальных посылали на другие участки, хотя это случалось очень редко. День восстания отодвигался на неопределенное время.

Вскоре Роместа родила.

— Мальчик, радость моя! — сообщила Ракия, показывая ей красного, как освежеванный кролик, младенца.

Роженица поморгала длинными ресницами и слабо улыбнулась. Она была обессилена.

— Как назовем его? — спросила старуха. И сама же ответила: — Пусть будет Груе.

Она принялась укачивать младенца, приговаривая: «Расти большим, Груе, на радость нам, Груе…»

Роместа стала как тростиночка, лицо ее осунулось от бессонных ночей. А мальчик рос быстро, не по дням, а по часам. Ему сплели мягкую колыбель из лозы и сухих трав, сладко пахнущую полем, и она спрятала его в прибрежном овраге, под небольшим навесом. На дне оврага росли травы и кустарник, повсюду были разбросаны камни, занесенные когда-то быстрыми водами.

Молодая мать оставляла ребенка на время одного, появлялась на винограднике и работала рядом со всеми. Потом незаметно исчезала, как волчица в своем логове, кормила младенца и снова торопливо возвращалась, чтобы не дознались Бенилос или Зантикомес.

…Время бежало. Все чаще голубая гладь моря темнела и волновалась, ивы на берегу лимана беспокойно трепетали, как перед бурей. Чайки кричали все тревожнее, разрезая острыми крыльями косые лучи остывающего солнца. Стаи стрижей, все лето гнездившиеся в норах высокого отвесного берега, вдруг пропали. Журавли с беспокойными криками собирались косяками и отправлялись к южным берегам. На виноградниках Аристогореса спелые грозди отливали синим и бронзовым цветом.

Наступила осень с холодными утрами и ранними серыми вечерами. Зантикомес, придерживая одной рукой свою хламиду, с узловатой палкой в другой медленно ходил по винограднику в сопровождении Аптасы, давая тому разные советы: какой сорт собирать первым, какой — в самом конце, какие сорта винограда лучше всего смешать, чтобы получилось хорошее вино.

Последнее время рабы были заняты починкой старых корзин, плели новые, чистили подвалы и хранилища, мыли давила, амфоры и другую посуду для вина.

Под знаком Скорпиона начался сбор. Собирали от зари до сумерек, затем до поздней ночи; вываливали виноград в мешки из редкой ткани и при свете факелов под навесом мяли его ногами в деревянных стоках. Пахло давлеными гроздьями, морским ветром и горьковатой лозой.

По краям давильни были расставлены толстопузые амфоры, в которых пузырилось и отстаивалось молодое вино. Его крепкие пары́ обволакивали Гету и Роместу, даже старик Терес слегка покачивался.

Работа на сборе и давке винограда была изнурительной и оставляла рабам для сна лишь короткие часы ночи. И все же они не сетовали на судьбу, которая была к ним благосклоннее, чем к остальным: ноги их были свободны от цепей, условия лучше. Единственное, что их угнетало по-настоящему, это мысль о том, что они являются собственностью и что их не считают людьми.

Но более всех этих чувств их одолевала тоска по родным местам; каждое мгновение на этой чужой земле казалось им вечностью, потому что разлучало с желанной стороной и родными.

По вечерам, когда вкус и запах молодого вина туманил головы, они забывали порой о своей тоске и горестях; каждый предмет из окружавших их казался им божеством, спустившимся с родных гор или холмов. Они жили призрачным, иллюзорным счастьем, которое искрилось короткие мгновения.

В один из таких вечеров Бенилос вдруг стал каяться. Сначала он лил слезы и бил себя кулаками по голове, потом стал со стенаниями кататься по земле, призывая на себя гнев богов. Роместа подошла и хотела успокоить его: она никогда не видела ничего подобного, и ей стало жаль парня.

— Оставь его! — крикнул ей старик Терес. — Не связывайся с недоумком. Он болен, бедняга…

Бенилос утих, поднялся на ноги и стряхнул землю с одежды. Потом побежал за Герулой и закричал ему на ухо:

— Я никому не скажу, что ты зажигаешь там огонь!

— Правильно сделаешь, — пробормотал корабельщик. — Займись делом.

— Не скажу, не скажу, — стал весело напевать Бенилос, прыгая на одной ноге.

После этого, ни с того ни с сего, он вдруг взялся помогать Роместе: торопливо хватал ее корзины и уносил. Быстро возвращался, смотрел на нее с глупой ухмылкой и снова кидался помогать. Скоро она уже не могла шагу ступить — он следовал за ней повсюду.

— Я не могу покормить ребенка, — пожаловалась она Аптасе. — Как избавиться от этого полоумного?

— Прогони, а если не отстанет, крикни меня, — сказал он.

Аптаса избил его раз, другой.

— Не подходи к ней! — грозно приказали ему Герула и Дакос. — Не то убьем и в море выбросим.

Бенилос испугался, бродил один и больше не приближался к Роместе, но все равно нет-нет да поглядывал в ее сторону. Аптаса брал его с собой на работу в погреба или посылал ловить рыбу для кухни Ракии. Раньше этим занимался Дакос, который искусно удил. Теперь они вынуждены были довольствоваться вареными бобами: того, что удавалось поймать Бенилосу, им не хватало.