Под знаком змеи - [39]

Басчейле не хотел думать отныне о Дувре — больше его нога не ступит сюда. Правду говорила Ептала: «Чем в рабство — лучше в лес, чем с безвольными, покорными этому мерзавцу слюнтяями, лучше со зверями, которые могут тебя разодрать».

Он воротился по той же дороге.

На вершине холма ему снова повстречался тот же путник: он нес вязанку дров.

— Не довелось мне побывать у Мука-пориса, — проговорил мастер с усмешкой. — И ты мне не сказал, человече, как поживает наш правитель…

Вновь услышав слова «Мука-порис» и «наш правитель», путник вздрогнул, как от удара кнутом, и проговорил еле слышно:

— А провались ты вместе со своим Мука-порисом, о котором печешься! — И побрел вниз.

Басчейле видел уже только вязанку. Она подпрыгивала все реже и реже, удаляясь. И еще он видел перед глазами картину: муравейник, где муравьи носятся взад-вперед, чтобы обслужить муравья-принца…

«Неужто не осталось на нашей земле гордых людей? — спрашивал себя мастер. — Или высохли совсем корни рода? Сгинули, как обломки корабля, разграбленного пиратами и ушедшего под воду?»

Только сейчас он заметил, что в рощах, вдоль большой дороги, тут и там стояли деревья с засохшими ветвями.

«Сохнут корни в глубине, листва мертвеет и уносится ветрами… — с горечью думал мастер. — О великое солнце, вечный наш бог! Почему мир полон темноты, в то время как ты даришь нам столько света! Кто похищает у человека разум и сбивает его с праведного пути?»

Полный гнева и неприязни к обитателям этого города, Басчейле выхватил из колчана стрелу, приладил к луку и пустил в сторону Дувры, что склонилась к ногам Мука-пориса.

Дома он рассказал Ептале и Мирице о своем путешествии.

— Будут еще жить на этой земле достойные люди, — проговорила жена в раздумье. — Не может пропасть так быстро столь большой и старинный род, как наш. Поднимутся из земли-матушки другие народы, а мы все равно будем жить… Может, они не сразу нас узнают или скажут, что мы были покорны чужакам, что прожили бесплодную жизнь в смирении. Все это будет правдой и неправдой, потому что люди слабы и беспомощны перед предательством и проклятиями. Но наша душа: любовь к земле, к труду, к песне — все это останется. Почувствуют ее потомки в сказках про пастухов и овечек, про драконов и страшилищ…

Ептала оставила мастера размышлять над пережитым и ушла к своим посевам на плато, — ведь только так понимала она свой долг перед матерью-землей: растить хлеб. Потому что если у человека есть хлеб — есть у него и душа. И сможет он подняться со всеми горами, холмами и лесами против тех, кто хочет сломить его или истребить. Способность зерна к жизни — прорастанию и возрождению — была высшим доказательством ее правоты…

Глава шестая СТОНУЩИЕ ПТИЦЫ

Две кибитки монотонно поскрипывали. Массивные колеса оставляли глубокие следы в рыхлой земле. Когда проезжали по местам, где прошли до них стада кочевников, возы скрипели всеми своими «суставами» — так была обезображена земля ухабами и кочками.

Ветер дул с большого моря. Иногда его порывы особенно сильно колыхали травы и вздымали полы шатров на повозках. Волны ковыля набегали друг за другом. Стрекот кузнечиков и свист сусликов заполнили степь от края до края. Где-то в синеватой дали вырисовывалась гряда облаков, словно горная цепь, висящая над водным простором.

«Там, впереди, море», — думала Роместа, вспоминая рассказы дедушки Артилы. Он говорил: «Если увидишь море, не пугайся. Море — это просто большая яма, полная воды. Давно, очень давно прошел по земле великан, который задумал дойти до хижины, из которой выходило по утрам солнце. Шагал он через разные страны и оставлял на земле следы. Споткнулся как-то одной ногой о границу фракийской земли. Земля была мягкой, и нога его по щиколотку вошла в нее. Осталась черная вмятина — Ашхенус[26]. Дожди наполнили ее водой. Так вот на границе Фракии и Колхиды и образовалось большое море…»

Это была, конечно, сказка, одна из многих дедушкиных сказок, но сейчас она согревала ей сердце.

Несколько дней они находились в лагере Албонака. Шатры стояли кру́гом в поле на берегу небольшого ручья. Посредине день и ночь горел огонь, над которым висел большой медный котел. Приставленные к скоту кочевники каждый вечер забивали трех овец, сдирали с них шкуры, внутренности бросали собакам, а мясо — в котел. Один из них поддерживал огонь и помешивал варево.

Утром вокруг котла собирались мужчины племени, все с оружием за поясом. Они выбирали себе самые лучшие и вкусные куски.

Потом выходили из шатров их женщины, низкорослые, завернутые в одежды из цветного шелка, с мисками в руках. Они брали положенную им порцию мяса и возвращались к голодным младенцам, которые оглушительно кричали в своих люльках, плетенных из ивовых прутьев и подвешенных к перекладинам шатров.

Остатки мяса из котла раздавались пленницам, сидевшим в стороне на траве.

С наступлением темноты на лагерь кочевников опускалась тишина, такая глубокая, что слышен был шорох жучков, ползущих на запахи жилья.

Караван, пришедший с поворота реки, был тотчас разделен: овец поместили в загоны и держали для еды; награбленное добро из тюков раздали тем, кто участвовал в вылазке против Даоса, пленниц определили отдельно, их должны были продать в рабство.