Под знаком змеи - [36]
Кочевники шарили в домах, выгоняли скот из загонов, поджигали все, что горело, бросали трупы убитых в огонь и веселились.
Алученте сбросили с коня у груды награбленного добра. Тут были золотые вещи из казны принца, оружие и инструменты из кузницы дедушки Артилы, рулоны домотканого сукна, мерлушки… Он изловчился и встал на ноги. И тотчас увидел Роместу, связанную вместе с другими пленницами.
Хижины горели, вздымая языки пламени к мутному небу. Алученте попытался было двинуться к жене, но стоявший на страже бритоголовый кочевник толкнул его и повалил. Затем выхватил у юноши кинжал, посмотрел на него с удивлением и спрятал в свои пустые ножны. Вскоре подошел еще один, ведший на поводу коня. Этот не походил на первого, был старше, с бледным лицом и длинными волосами. Он заговорил:
— Брат Далоса́к, неужто из-за этого хлама мы затеяли побоище? — Он показал на кучу награбленного.
— Не печалься, старина Бастоба́лос, — ответил тот. — Посмотри! — Он вытащил из ножен кинжал с голубым камнем, отобранный у Алученте.
Приятель ухмыльнулся:
— Зря радуешься, его все равно заберет Албона́к… Ты же знаешь: все дорогое оружие полагается отдавать ему.
В это время вожак подскакал к ним в сопровождении конной стражи; резко остановился перед пленниками и смерил их оценивающим жадным взглядом. Он был такой же, как и остальные степные разбойники, — бритый до затылка, с которого свисала на спину коса; глаза раскосые, сверкающие. Он скалил зубы, глядя на пленных девушек. Роместа выдержала его взгляд: «Негодяй!»
Албонак стоял перед ними победителем и распускал хвост, как павлин. На нем было тесное одеяние из дубленой кожи, у пояса висел инкрустированный драгоценными камнями кривой кинжал, сверкавший, как серп месяца на небе.
— Эту… с желтыми волосами… смотрите, не потеряйте — заплатите головой! — приказал он тем двоим. Затем бросил взгляд на кучу награбленного и увидел Алученте. Тот пытался перегрызть зубами веревку, которой был связан.
— Кто этот пес? — спросил Албонак в гневе.
— Такой же храбрец, как и те, которых мы порешили, — ответил ему Далосак. — Мы пощадили его для тебя!
— Я же говорил, что буду драться только с их принцем! — метал молнии главарь. — Для чего ты пощадил его? — Он стал осыпать Далосака ругательствами и хлестать его бичом.
Тот молча сносил все, словно окаменел: чувствовал свою вину.
— Эй, Албонак! — крикнул тот, что был постарше, с медными космами и в серой тунике. — Ты забыл, что мы свободные люди! Зачем бьешь нашего брата?
— Придержи язык, толмач! — бросил ему главарь, но бить перестал. Затем повернулся к Алученте и добавил с нескрываемой злобой: — Этому храбрецу, коль вы пощадили его для меня, я раздеру внутренности его же оружием. Где его меч?
— Он потерял его, — сказал Бастобалос.
— Знак, что он должен умереть. А кинжал у него был?
— Вот он, — скрепя сердце проговорил Далосак, протягивая ему кинжал Алученте.
— Развяжите его! Чтобы никто не сказал, что я убил его подло!
Один из разбойников подбежал к пленному и разрезал на нем веревки.
Юноша вскочил на ноги, готовый броситься на главаря. Но не успел сдвинуться с места: Албонак воткнул ему кинжал меж лопаток. Алученте повернулся, будто удивленный, и рухнул на землю.
Роместа исторгла душераздирающий крик и кинулась было к нему. Но перед ней скрестились копья стражников.
Албонак обратил на нее взгляд. Несколько мгновений он стоял неподвижно; затем выдернул из раны юноши кинжал и вернул его Далосаку:
— Держи свой трофей.
Побоище было окончено.
Бритоголовый из личной охраны вожака принес ему длинную жердь, заостренную с одного конца; на другом конце был привязан лошадиный хвост. Тот взял ее и воткнул в землю — знак, что до сих пор доходит граница земель его племени. Затем вскочил на низкорослого коня и высоко поднял меч, исторгая победные крики. Толпа разбойников сорвалась с места.
К полудню был готов к пути и караван лошадей, на которых они погрузили тюки с награбленным.
Селение все еще горело.
Конная стража, хлопая бичами, погнала стадо, пленниц и лошадей к линии горизонта.
Девушки стонали и плакали. Роместа не пролила ни слезинки. Она не отрывала глаз от Алученте: он оставался, скорчившись, на земле. Туника его была красной от крови, легкий парок плыл над ним. Казалось, он еще дышал… В это мгновение молодая женщина почувствовала вдруг трепетание под сердцем. И только тогда хлынули слезы. Чтобы сдержать их, она кусала губы до крови, твердя себе: «Нет, нет, Алученте не умер».
На другой день, когда пожарище на том берегу угасло, Басчейле взял лодку и переплыл реку.
От селения остались груды пепла. Он пошел на поля с едва зазеленевшими всходами, растоптанными копытами. Но и здесь не видно было ни живых, ни мертвых — все было брошено бритоголовыми в огонь. Мастер сел на старую ивовую колоду и опустил голову в ладони. Сердце сжимало будто железными тисками.
Он чувствовал себя еще более одиноким, чем был в начале своего изгнания.
Солнце сиротливо освещало пепелище. Над полем остановился клочок облака; может, то был дым от хижин и сожженных трупов, не успевший растаять.
Из этого состояния горькой тоски и одиночества Басчейле вывел едва слышный стон. Он повернул голову и только сейчас заметил на краю селения кол с лошадиным хвостом. Ему показалось, что стон исходит оттуда. Действительно, звук повторился и шел с той стороны. Мастер побежал на зов и увидел сына. О боги! Его Алученте еще дышал и стонал. Отец взвалил его на спину и понес к лодке.
