Под южными небесами - [9]

-- Но еще Бордо -- Богъ съ нимъ! А что въ Коньякъ мы не заѣхали, такъ просто обидно!-- продолжалъ онъ.-- Вѣкъ себѣ не прощу. И вѣдь какъ близко были! Чуть-чуть не доѣзжая Бордо въ сторону... А все ты, Глаша!

-- Да, я... И радуюсь этому...

-- Есть чему радоваться! Это была-бы наша гордость, если-бы мы побывали въ Коньякѣ. Оттуда-бы я могъ написать письмо Рукогрѣеву. Пусть-бы онъ затылокъ себѣ расчесалъ отъ зависти. Виномъ человѣкъ иностраннымъ торгуетъ, а самъ ни въ одномъ винномъ городѣ не бывалъ. А мы вотъ и не торгуемъ виномъ, да были. Даже въ Коньякѣ были! Шикъ-то какой! И написалъ-бы я ему письмо изъ Коньяка такъ: "Коньякъ, такого-то сентября. И сообщаю тебѣ, любезный Гаврила Осиповичъ, что мы остановились въ Коньякѣ, сидимъ въ коньяковскомъ виноградникѣ и смакуемъ настоящій коньякъ финь шампань". Каково?-- подмигнулъ женѣ Николай Ивановичъ.

-- Брось. Надоѣлъ,-- оборвала его супруга взглянула на даму съ усами и проговорила:-- И неужели эта вѣдьма усатая поѣдетъ съ нами вплоть до Біаррица?!.

Молчавшая до сего времени усатая дама вспыхнула, сердито повела бровями и отвѣтила на чистомъ русскомъ языкѣ:

-- Ошибаетесь, милая моя! Я не вѣдьма, а вдова статскаго совѣтника и кавалера! Да-съ.

VII.

Выслушавъ эти слова, произнесенныя усатой дамой, Глафира Семеновна покраснѣла до ушей и мгновенно уподобилась Лотовой женѣ, превратившейся въ соляной столбъ. Разница была только та, что Лотова жена окаменѣла стоя, а мадамъ Иванова застыла сидя. Она во всѣ глаза смотрѣла на мужа, но глаза ея были безъ выраженія. Самъ Николай Ивановичъ не совсѣмъ растерялся и могъ даже вымолвить послѣ нѣкоторой паузы:

-- Вотъ такъ штука! А вы, мадамъ, зачѣмъ-же притворились француженкой?-- задалъ онъ вопросъ усатой дамѣ, но не смотря на нее, а устремивъ взоръ въ темное пространство въ окошкѣ.

-- Никѣмъ я, милостивый государь, не притворялась, а сидѣла и молчала,-- отвѣчала усатая дама.

-- Молчали, слушали, какъ мы съ женой перебраниваемся, и не подали голоса -- вотъ за это и поплатились,-- произнесъ онъ опять, нѣсколько помолчавъ.-- А мы не виноваты. Мы приняли васъ за француженку.

-- Еще смѣете оправдываться! Невѣжа! Кругомъ виноватъ и оправдывается!-- продолжала усатая дама.-- И вы невѣжа, и ваша супруга невѣжа!

-- Вотъ и сквитались. Очень радъ, что вы насъ обругали.

-- Нѣтъ, этого мало для такихъ нахаловъ.

-- Ну, обругайте насъ еще. Обругайте, сколько нужно -- вотъ и будемъ квитъ.

-- Я женщина воспитанная и на это не способна.

Она отвернулась, прилегла головой къ спинкѣ вагона и ужъ больше не выговорила ни слова.

Глафира Семеновна стала приходить въ себя. Она тяжело вздохнула и покрутила головой. Черезъ минуту она вынула носовой платокъ, отерла влажный лобъ и взглянула на мужа. На глазахъ ея показались слезы, до того ей было досадно на себя. Мужъ подмигнулъ ей и развелъ руками. Затѣмъ она попробовала улыбнуться, но улыбки не вышло. Она кивнула головой на отвернувшуюся отъ нихъ усатую даму и опять тяжело вздохнула. Николай Ивановичъ махнулъ женѣ рукой: "дескать, брось". Они разговаривали жестами, глазами. Собаченка, лежавшая на колѣняхъ усатой дамы, видя, что Николай Ивановичъ машетъ руками, опять зарычала. Усатая дама, не оборачиваясь, слегка ударила ее по спинѣ.

-- Вотъ дьявольская-то собаченка!-- прошепталъ Николай Ивановичъ, наклоняясь къ женѣ.

Та ничего не отвѣчала, но достала изъ саквояжа флаконъ со спиртомъ и понюхала спиртъ. Очевидно, она волновалась.

-- Успокойся... Все уладилось...-- опять шепнулъ мужъ, наклоняясь къ ней и кивая на усатую даму.-- Спитъ,-- прибавилъ онъ.

-- Какъ обманулись! Въ какой переплетъ попали!-- прошептала наконецъ и Глафира Семеновна.

-- Еще смирна она. Другая-бы какъ заголосила,-- отвѣчалъ супругъ шопотомъ и опять махнулъ рукой.

Махнула рукой и супруга, нѣсколько повеселѣвъ, и принялась ѣсть грушу себѣ въ утѣшеніе.

Покончивъ съ парой грушъ, она стала дремать и, наконецъ, улеглась на диванъ, поджавъ ноги. Клевалъ носомъ и Николай Ивановичъ. Вскорѣ они заснули.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Когда супруги Ивановы проснулись, поѣздъ стоялъ. Дверь ихъ купэ со стороны, гдѣ сидѣла усатая дама, была растворена, но ни самой дамы, ни ея собаки не было. Не было и ея вещей въ сѣткахъ. Шелъ дождь. Завывалъ вѣтеръ. По платформѣ бѣгали кондукторы и кричали:

-- Bayonne! Bayonne!

-- Что это? ужъ не пріѣхали-ли мы въ Біаррицъ?-- спрашивалъ жену Николай Ивановичъ, протирая глаза.

-- А почемъ-же я-то знаю? Надо спросить,-- отвѣчала та.

Но спрашивать не пришлось. Въ ихъ вагонъ вскочилъ оберъ-кондукторъ въ плащѣ съ башлыкомъ, спросилъ у нихъ билеты, отобралъ ихъ и сообщилъ, что черезъ пятнадцать минутъ будетъ Біаррицъ.

-- Ну, слава Богу!-- пробормотала Глафира Семеновна.-- Скоро будемъ на мѣстѣ. Но какова погода!-- прибавила она, кивнувъ на окно, за которымъ шумѣлъ дождь.

-- Каторжная -- отвѣчалъ мужъ.

-- А усатая вѣдьма провалилась?

-- На какой-то станціи исчезла, но на какой, я не знаю, я спалъ.

-- Да и я спала. И какъ это мы не могли понять, что эта усатая морда русская!

-- Да вѣдь она притворилась француженкой. Даже собаченкѣ своей сказала по-французски: "кушъ".