Под южными небесами - [11]

-- Въ самомъ дѣлѣ по лѣсу ѣдемъ. Стволы деревьевъ направо, стволы деревьевъ налѣво и никакого жилья по дорогѣ. Не вынуть-ли револьверъ? Онъ у меня въ саквояжѣ,-- сказалъ онъ женѣ.

-- Да вѣдь онъ у тебя не заряженъ.

-- Можно зарядить сейчасъ. Патроны то у тебя... Ахъ, патроны-то вѣдь въ багажномъ сундукѣ, а сундукъ на крышѣ омнибуса!

-- Ну, вотъ ты всегда такъ!-- набросилась на мужа Глафира Семеновна.-- Стоитъ возить съ собой револьверъ, если онъ не заряженъ! А вотъ начнутъ на насъ нападать -- намъ и защищаться нечѣмъ.

-- Да вѣдь никто не знаетъ, что не заряженъ. Все-таки имъ можно напугать, Я выну его.

И Николай Ивановичъ сталъ отворять саквояжъ.

-- Постой... Погоди... Фонари появились... Улица... Мы выѣхали изъ лѣса...-- остановила мужа Глафира Семеновна.

Дѣйствительно, выѣхали изъ лѣса. Ѣхали улицей съ мелькавшими кое-гдѣ газовыми фонарями. То тамъ, то сямъ попадались постройки. На одной изъ нихъ виднѣлась даже вывѣска: Hôtel de Bayoune. Наконецъ, постройки пошли ужъ вплотную.

-- Ну, слава Богу, городъ... здѣсь, если что случится, такъ и караулъ закричать можно. Услышатъ...-- сказала Глафира Семеновна и перекрестилась.

Николай Ивановичъ тоже ободрился и тотчасъ-же сталъ упрекать жену:

-- Какая ты, однако, трусиха... Это ужасъ, что такое!

-- Да вѣдь и ты то-же самое...

-- Я? Я ни въ одномъ глазѣ...

-- Однако, за револьверомъ полѣзъ.

-- Это чтобъ тебя успокоить.

А дождь такъ и лилъ, вѣтеръ такъ и завывалъ, гремя желѣзными вывѣсками.

Омнибусъ остановился передъ желѣзной рѣшеткой, за которой виднѣлся двухъэтажный домъ съ освѣщенной фонаремъ вывѣской "Hôtel de France", висѣвшей надъ входной дверью. Изъ двери выбѣжалъ мужчина съ непокрытой головой и съ распущеннымъ зонтикомъ, отворилъ дверцы омнибуса и, протянувъ руку Глафирѣ Семеновнѣ, помогъ ей выдти и подъ зонтикомъ проводилъ ее до входа.

Сзади ея перебѣжалъ и Николай Ивановичъ.

Супруга стояла въ швейцарской и говорила:

-- Коробки со шляпками... Бога ради, коробки со шляпками чтобъ не замочило! Ле картонъ авекъ де шапо... ля плюй... же ву при, авекъ параплюи... Николай Иванычъ, бери зонтики и бѣги въ карету за коробками.

VIII.

Комната въ гостинницѣ осмотрѣна супругами. Цѣна сообщена. Ихъ сопровождалъ хозяинъ французъ, тотъ самый, который вымочилъ изъ гостинницы съ зонтикомъ къ Глафирѣ Семеновнѣ.

-- Дорого...-- сказалъ Николай Ивановичъ въ отвѣтъ на объявленную цѣну.-- Се шеръ... Больше шеръ, чѣмъ въ Парижѣ. А Пари дешевле...

Онъ хотѣлъ было торговаться, но Глафира Семеновна перебила его.

-- Брось... Біаррицъ вѣдь самое дорогое, самое модное мѣсто,-- сказала она.-- Здѣсь само собой дороже Парижа.

-- Модное-то модное, но почемъ знать, можетъ быть мы не въ центрѣ города, а въ какомъ нибудь захолустьѣ? Да и вѣрно, что въ захолустьѣ, судя по той пустынной дорогѣ, по которой мы ѣхали.

-- А если это въ захолустьѣ, то ночь переночуемъ, а завтра и переѣдемъ. Вѣдь завтра утромъ пойдемъ смотрѣть городъ и увидимъ, въ захолустьѣ это или въ центрѣ.

Пока они разговаривали по-русски, французъ-хозяинъ хлопалъ глазами.

-- Если вы возьмете у насъ полный пансіонъ, то, разумѣется, вамъ обойдется дешевле,-- проговорилъ онъ по-французски.

Глафира Семеновна перевела мужу.

-- Какой тутъ пансіонъ!-- воскликнулъ тотъ.-- Надо прежде испытать завтра -- чѣмъ и какъ здѣсь кормятъ, а потомъ ужъ уговариваться о пансіонѣ. Нонъ, нонъ, пансіонъ деменъ, завтра пансіонъ,-- далъ онъ отвѣтъ хозяину.-- А апрезанъ -- доне ну дю тэ... тэ рюссъ... русскій чай и манже, манже побольше. Глаша! Ты лучше меня говоришь. Скажи ему, чтобъ подали намъ чаю, молока, кипятку къ чаю и поѣсть чего нибудь.

Начала ломать французскій языкъ Глафира Семеновна. Хозяинъ понялъ и объяснилъ, что ѣды теперь онъ никакой не можетъ дать, кромѣ хлѣба, масла и яицъ, такъ какъ кухня уже заперта. Она перевела мужу.

-- Ну, чортъ его дери, пусть дастъ къ чаю хоть хлѣба съ масломъ и яйца.

Хозяинъ ушелъ. Въ комнату начали вносить картонки, саквояжи, баульчики, подушки. Явилась въ комнату молоденькая заспанная горничная въ черномъ платьѣ и бѣломъ чепцѣ и стала приготовлять постели и умывальникъ. Глафира Семеновна раздѣвалась, снимала съ себя корсажъ и вала ночную кофточку. Николай Ивановичъ сердился и говорилъ:

-- И какъ это они здѣсь за-границей свою кухню вездѣ берегутъ! Кухня и поваръ словно какая-то святыня. Еще нѣтъ одиннадцати часовъ, а ужъ и кухня закрыта, и ничего достать поѣсть горячаго, нельзя. Мы, русскіе, на этотъ счетъ куда отъ иностранцевъ впередъ ушли! У насъ въ Петербургѣ, да и вообще въ Россіи, въ какую хочешь захолустную гостинницу пріѣзжай ночью до полуночи, то тебѣ ужъ всегда чего-нибудь горячаго поѣсть подадутъ, а холоднаго -- ветчины, телятины, ростбифа, такъ и подъ утро дадутъ. Разбудятъ повара и дадутъ. А здѣсь, въ хорошей гостинницѣ только въ одиннадцатомъ часу и ужъ отказъ: кухня заперта, его превосходительства господина повара на мѣстѣ нѣтъ.

-- Ну, что дѣлать, въ чужой монастырь съ своимъ уставомъ не ходятъ,-- откликнулась умывавшаяся супруга.-- Такіе ужъ здѣсь порядки.

-- Да пойми ты: я ѣсть хочу, ѣсть, я путешественникъ и пріѣхалъ подъ защиту гостинницы. Гостинница должна быть для меня домомъ, какъ это у насъ въ Россіи и есть. Вѣдь это гостинница, а не ресторанъ. А я въ ней и холодной ѣды себѣ вечеромъ достать не могу,-- доказывалъ Николай Ивановичъ.