Под угрозой - [29]

Он подождал, пока она закончит. Снаружи солнце еще бросало свой бледный свет на море, но ветер уже трепал барашки волн, срывая с них мелкие брызги.

— Я думаю, что земля формирует людей, — сказал он в конце концов, нажав на спуск ПСС, прежде чем вставить назад магазин. — И я думаю, что теперь понимаю британцев лучше, увидев их страну.

— Это холодная страна, — сказала она. — Я провела детство в холодной квартире с тонкими стенами, слушая ругань родителей.

Убрав пистолет в карман, он спросил:

— Из-за чего они ругались?

— В то время я не вполне это понимала. Отец читал лекции в университете в Киле. Для него это была хорошая работа, но мать не хотела переезжать туда из Лондона. Ей не нравилось это место, и она не предпринимала никаких усилий, чтобы завести знакомство с тамошними людьми. Она кончила тем, что ее стали лечить от депрессии.

— Во что она верила? — нахмурился Фарадж.

— Она верила в… книги, и фильмы, и отпуска в Италии, и друзей, приглашенных на обед.

— А твой отец? Во что верил он?

— Он верил в себя. Он верил в свою карьеру и в важность своей работы. — Она взяла кухонный нож и короткими сердитыми движениями начала резать картофель на дольки. — Позже, когда депрессия матери обострилась, он стал считать, что имеет право спать со своими студентками.

Фарадж посмотрел на нее:

— А твоя мать знала?

— Она узнала об этом довольно быстро. Она была не глупа.

— А ты? Ты знала?

— Я догадывалась. Они отослали меня в школу в Уэльсе. — Она смахнула волосы с глаз тыльной стороной руки. — Там есть холмы, и один-два из них можно даже назвать горами.

Он посмотрел на нее, наклонив голову:

— Ты улыбаешься. Я в первый раз вижу, как ты улыбаешься. Ты была там счастлива?

— Наверное, — пожала плечами она. — Я никогда не думала об этом.

Перед ее мысленным взором возникло непрошеное воспоминание, к которому она не возвращалась много лет. Ее подруга Меган нашла волшебные грибы в ельнике за школой. Они съели штук по шесть, расстелили на земле покрывало, улеглись и стали ждать. В течение получаса ничего не происходило, но затем она начала чувствовать тошноту и страх. Тело не слушалось ее, а затем внезапно страх улетучился и стало казаться, будто она погружается в ослепительно яркие картины, которые через некоторое время начали приобретать некую утонченную структуру. Она, казалось, блуждала вокруг бесконечной и постоянно менявшейся вереницы увенчанных облаками башен, висячих садов и головокружительных колоннад.

— Да, — сказала она, — я была там счастлива.

— И чем же она закончилась? — спросил он. — История твоих родителей?

— Разводом. Семья распалась. Ничего необычного. — Подняв кухонный нож, она уронила его так, что кончик вонзился во влажную разделочную доску. — А твои родители?

— Мои родители были таджиками из Душанбе. Отец был бойцом, лейтенантом Ахмад-шаха Массуда.

— Панджирского льва.

— Его самого. Да живет он вечно. В молодости мой отец был учителем. Он хорошо знал французский и немного английский, которому научился у британских и американских солдат, приехавших, чтобы сражаться с моджахедами. Когда мне было четырнадцать, мы вслед за Массудом переехали в Афганистан, и я пошел в одну из англоязычных школ Кабула. Мой отец надеялся, что мне не придется жить жизнью, которой жил он.

— Что случилось?

— В девяносто шестом Талибан осадил Кабул. Нам удалось бежать, и отец пошел на север, чтобы присоединиться к Массуду. Я хотел пойти с ним, но он послал меня на юг с матерью и младшей сестрой, поближе к границе. Оттуда мы надеялись пробраться в Пакистан, чтобы спастись от Талибана, но, проскитавшись несколько месяцев, мы наконец осели с другими таджикскими и пуштунскими беженцами, выступавшими против Талибана, в деревне под названием Даранж, находившейся к востоку от Кандагара.

Замолчав, он, казалось, погрузился в свои мысли. Наконец он встряхнулся.

— Отец возвратился после нескольких лет борьбы. Он был ранен и больше не мог сражаться. С ним, однако, был один человек. Человек, которого мой отец убедил провести меня через границу в Пакистан. Человек влиятельный, который мог записать меня в медресе — так называются исламские духовные школы — в Пешаваре. Я попрощался с родителями и сестрой, вместе с этим человеком пересек границу в Чамане, пропутешествовал на север до Мардана и был принят в медресе.

— А кто был этот человек? Человек, настолько влиятельный?

Он улыбнулся и покачал головой:

— Как много вопросов. Что бы ты сделала со своей жизнью, сложись она по-другому?

— Не могло быть ничего другого, — ответила она. — Для меня никогда не было иного пути.

Лиз настояла, чтобы они с Маккеем поехали в ее автомобиле. Встреча с Зандером была ее операцией, и она хотела, чтобы Маккей понимал, что он лишь пассажир и его там только терпят.

Маккей не спорил. Наоборот, утрированно демонстрировал свою подчиненную роль.

— Скажите, почему Зандер рискует ради нас? — спросил он. — Что ему в этом, кроме вашего одобрения?

— Я его страховой полис. Он знает, что, если предложит мне ценную информацию, я заступлюсь за него, если до него доберутся ребята из полиции. Именно поэтому он не стал разговаривать с Бобом Моррисоном. Моррисон — слишком бескомпромиссный офицер, он презирает зандеров этого мира, и Зандер знает это.