Под угрозой - [6]

В шесть вечера, когда клерки покидали контору, тот же верзила, проходя мимо, кинул Грибову:

— Завтра с утра будет помощник по рекламе. Обычно он разговаривает с газетчиками.

— Мне не нужен помощник по рекламе, — сказал Грибов. — Я не газетчик. Я геолог из России.

И вдруг собеседник Грибова преобразился. На его лице появилась широчайшая улыбка. Он вытер замасленные руки ветошью, протянул Грибову могучую ладонь.

— А я думал, ты газетчик, — объявил он громогласно. — Тут они вились, как мухи над падалью, работать не давали. И каждому подавай приключения, сенсацию. Лишнего шума много было, неделового. Дескать, соревнуемся с русскими. У них рекорды в космосе — у нас рекорды глубины. Ну и туман, всякие словеса, ругань вместо честного спора. А я бы хотел посоревноваться по честному. Ты бурить не собираешься? А зачем сюда приехал?

Он говорил по-английски, где на «ты» беседуют только с богом. Но тон у Мэтью был такой дружелюбный, такой приятельский, так крепко он хлопал гостя по спине! Просто нельзя передавать его обращение вежливо-отстраняющим словом «вы».

— Пойдем ко мне на квартиру, я все расскажу по порядку, — продолжал шумный великан, обхватывая Грибова за плечи. Впрочем, рассказ он начал тут же за дверью — видимо, ему самому хотелось поделиться с понимающим человеком. Приключения? Сам соображаешь: приключений хватало. Первое дело — с моря бурим, не с суши. А глубина — четыре километра, сваи в дно не вобьешь, эстакаду не поставишь. Значит — строим остров — плавучий, понтонный, на мертвых якорях. Якорные цепи — четыре километра длиной. Наверху волны, штормы, шквалы. Качает наш остров, несмотря на мертвые якоря. А под островом четыре километра труб. Представляешь, как они болтались бы в воде. Как мы вышли из положения? Нашли выход! Ха-ха! Про снаряды Аллена Джонсона слыхал? Слыхал? Холодильные бомбы. Швыряешь в воду — и сразу лед, мутный такой, чуть слоистый. В общем, подвели ледяной фундамент, четырехкилометровый ледяной столб. Сейчас-то он растаял, островок покачивается, а тогда стоял как вкопанный.

Лед пробили, дошли до дна, там свое приключение. Ил, грязь, жидкий грунт, плывун одним словом. И глинистый раствор из трубы уплывает в ту жижу. На пятьсот долларов раствора теряем каждые сутки. А ослабишь давление, жижа бьет из трубы фонтаном, все забивает, кабель рвет, хлещет на остров. Черные ходили, грязные, как будто мыло еще не изобретено. Мучились, мучились, пока не дошли до твердого базальта. А когда дошли, не обрадовались мы этой твердости. Долота меняем три раза в неделю. Сам понимаешь, что значит сменить долото, когда оно на глубине в пять километров. Восемь раз ломался бур, восемь раз обрывались бурильные трубы. И все на глубине пять, шесть, семь километров. Руку туда не просунешь, пальцами не ухватишь. Ловишь, ловишь обломки. День ловишь, другой ловишь. Один раз ловильный инструмент упустили, и его пришлось доставать. Пока ловили, трубу прихватило: ни туда ни сюда. Спустили автомат-резак, отрезали, вытащили, начали сначала. Полтора месяца провозились, поработали день, и опять авария. Адское терпение надо иметь бурильщику. А тут еще газетчики вьются: «Сколько футов прошли за последний месяц?» Ни одного фута, пропадите вы пропадом!

Так все время, пока шли базальтом, до самого раздела Мохо. На десятом километре пересекли мы его. Что под разделом, ты знаешь. Как у вас, так у нас — одинаково. Породы как породы: дунит, перидотит, оливин. Кварца поменьше, окиси магния побольше. Ничего сверхъестественного. Ну и плотность повыше, теплопроводность повыше, чем у базальта. Поэтому мантия у нас, в общем, горячее, чем кора. И под океаном горячее, чем у вас — на суше.

Тут и пришло наше третье приключение — жара. В забое четыреста градусов, как в хорошей печке. Порода стала помягче, зато и металл помягче. Теряет прочность все металлическое, сталь становится не сталью. И утечка тока. Изоляция-то пластмассовая, течет при четырехстах градусах, тянется, как жевательная резинка. Как вышли мы из положения? Догадайся! Правильно, опять холод. Прямо в раствор вносили холодильный порошок, сбивали температуру градусов на двести.

Ну и последнее наше приключение, сам понимаешь, — давление. Четыре тысячи атмосфер на десятой миле, на шестнадцатом километре то есть. В пушках такого нет. Камни могли бы как снаряды вылетать. Как давление это гасим? Глинистым раствором в первую очередь. Вся скважина заполнена раствором; если глубина ее шестнадцать километров, раствор давит на забой с силой в тысячу восемьсот атмосфер. Остается две тысячи двести, мы снимаем их насосом. Насос у нас на две тысячи атмосфер, тоже стрелять способен, как пушка. Но этот насос вершина нашей техники, не знаю, есть ли мощнее у вас. А мы хотим идти еще глубже. Как быть? Подскажи! Додумайся!

Рассказывая, Мэтью ускорял шаг, Грибов поспевал за ним вприпрыжку. Мэтью кричал, хохотал, размахивал руками, нанося удары невидимому противнику, опрокидывал его, торжествовал победу. Видно было, что борьба с подземной стихией для него — увлекательный спорт, полный волнующих переживаний.

— Подскажи! Додумайся! — кричал он с упоением. — Нипочем не угадаешь. А дело проще простого. Удельный вес раствора какой? Один и две десятых. А окружающей породы? Три и пять десятых. Разница давлений из-за разницы удельного веса. А если бы взять раствор потяжелее, с удельным весом три и пять десятых? Получится давление породы на скважину и давление скважины на породу одинаковое. Никакого избытка, никакого насоса. Самый скромный, чтобы равномерность поддерживать.