Под твоим небом - [7]

С болотца, что было впереди, тянуло сыростью. Над лугом висела тишина, ее тяжесть ощущалась. Легкое потрескивание костра лишь заставляло думать об этой тяжелой, но успокоительной тишине. Говорить было как-то неловко и трудно, и Петр замолчал. Теперь навсегда. В это поверить Андрей никак не мог.

4

На другой день Макар, через Ларису, вызвал Федора к себе на дачу. Федор увидел бледного осунувшегося брата. Уши Макара, мочкам которых недоставало женских сережек, казались теперь очень большими. Он предупредил Федора, что поедет в Ясеневку Лариса. «Не нужна она там», — пробурчал Федор.

— Нет, — сказал Макар, — пусть Лариса помогает. А меня врачи не пускают.

Федор не стал спорить, хотя подумал, что Макар просто струсил, свое здоровье он всегда берег больше братьев — всю войну на брони в Москве просидел. В начальство пробился. «Федор — плотник, Макар — кремлевский работник», — шутил часто Петр. Кажется, в первый раз в Москве они так ладно и быстро договариваются и ни слова о главном, о смерти Петра, потому что главное только то и есть, чему не нужно слов. Макар всех обогнал в карьере, и Федор, по глупости, наверно, больше боялся брата, чем любил. «Жизнь — рулетка», — опять смеялся над братьями Петр.

* * *

Три дня шли траурные приготовления в дальнюю дорогу. Оформили документы, чтоб забрать из морга обработанное для перевозки тело покойного. Так завещал Петр — хоронить в Ясеневке. Отправили в деревню, поездом Люду с детьми.

И вот к моргу прибыл наконец автобус. Собрались сослуживцы Петра. В зале для прощания прошел митинг. Говорили много, но скорбью были отмечены лица молчавших, а не выступающих. Только эти люди знали, что значит потерять в общем-то незаменимого руководителя.

Когда через задний люк гроб ставили на площадку, голова Петра качнулась, он будто прощался с друзьями. В автобусе гроб накрыли крышкой. Федор приколотил ее гвоздями, чтоб не сползла дорогой. И автобус поехал. В нем остались только Андрей и Федор. Жизнь в эти дни, после смерти Петра, казалась Андрею остановившейся, не меняющейся в привычном своем круговороте. А выходило — живущим не было дела до чьей-то смерти. Люди женились, устраивали свои судьбы, меняли жилища, работу. Мимо смерти, как мимо воронки омута в реке, бежала, снова сомкнувшись в течении вода — все дальше и дальше, неудержимая на своем бесконечном пути.

Думалось об этом с обидой за покойного, — равнодушна к смерти жизнь, — но, пожалуй, дума эта приносила и облегчение, так как возвращала Андрея обратно к земным делам.

В заднее стекло автобуса он увидел, как Волоков, стоя у ворот морга впереди всех провожающих, махал на прощанье рукой. Теперь он начальник.

* * *

Дорога до Ясеневки дальняя. Ох, какая дальняя.

Откуда-то появился еще один пассажир, рыжебородый, с тяжелой палкой?..

Едут, останавливаются. Опять едут, едут.

Рыжебородого звали Савелием, представился Андрею. Старик нет-нет да и уставится на гроб испуганными глазами. А Федор подремывал. Андрей думал о том, как сложится у Федора дальнейшая жизнь. Не вернется ли в Ясеневку. Вот встретил, кажется, земляка. Но главным в эти мгновения для Андрея была мысль, что он жив, видит небо в облаках, зеленый лес за окном автобуса или деревню вдали, огороды, мост, речку в низине, стайку выпорхнувших из осоковых зарослей диких уток — все то, чем не только не восхищаются люди, но что они и не замечают — иначе откуда столько обгоняющих машин проносится мимо всего того, что есть в мире истинно прекрасного? Петр бы его понял, они были спаяны дружбой.

Проехали уже много. Савелий что-то шепнул Федору и затем медленно отодвинулся, повздыхал и лег на лавку, свернувшись калачиком. Густые длинные волосы сползли ему на лицо.

Немного посидев после того, как лег Савелий, громыхнув ботинками, растянулся на лавке и Федор, положив голову на ладонь.

Была та пора, когда солнце, спрятавшись за лес, уже не светило, но небо еще оставалось ярко-голубым и высоким. До вечера далеко, и значит, ехать еще им было долго.

Андрей посмотрел на водителя, на то, как уверенно держит его рука баранку. Перевел взгляд на плотно закрытую дверь, затем на дорогу, которая вновь была ровной и широкой, и решил в конце концов, что тоже приляжет на полчасика, чтоб в Ясеневку прибыть с силами и относительно хотя бы уравновешенным…

Он не думал, что заснет… Но едва закрыл глаза — и вот уже он совсем пацан, школьник, и Петро рядом. Они бегут из школы. У Петра за плечами знаменитый среди пацанов фанерный ранец, его смастерил сам Петр, с открывающейся крышкой и с ремнями. Такого ранца нет больше ни у кого в Ясеневке. Петро, хохоча и подпрыгивая, рассказывает что-то Андрею. Андрей между тем слышит слова, но не понимает фраз, смысла. Да и Петр, пожалуй, рассказывая о новостях, все их в кучу собирает и сам не очень-то следит, что к чему. Зачем смысл, когда так много фактов и детской радости? Им сейчас не нужен смысл. Важно, что они свободны и бегут… Андрей смотрит на дорогу. Впереди уж нет ничего — ни столбов, ни улицы, — одна гладкая бесконечная дорога. Куда она ведет? Ни Андрей, ни Петр не знают этого, но им весело как раз от того, что дорога впереди такая долгая. Дорога всегда куда-то ведет. И куда-то зовет — смелых и решительных… Да, именно об этом думает Андрей. Четко и ясно: «Дорога зовет… дорога зовет… Все, что впереди — узнаешь, одолев дорогу… Это твоя надежда».