Под тремя коронами - [104]

Но крымцы не соблазнились этим предложением: благо можно было в областях литовских брать деньги вместе с людьми.

Иоанн в свою очередь постоянно стремился понудить Менгли-Гирея к нападениям на Литву. Он пытался даже уверить крымского хана, что мир с Литвой Москва нарушила вследствие нежелания Александра мириться с Крымом. Это звучало неубедительно и бездоказательно, но действовало… Послы Иоанна уговаривали крымчака нападать на Слуцк, Туров, Пинск, Минск. В результате сыновья хана не раз принимались опустошать литовские и польские владения.

Паны-рада подсказали Александру — и Глинский склонился к этому, что полезно было бы помешать союзу Иоанна со Стефаном Молдавским. Именно в это время Иоанн подверг опале свою невестку, дочь Стефана Елену, лишив великокняжеского наследства ее сына Дмитрия. Елена вместе с сыном оказались в темнице.

Александр дал знать об этом Стефану:

— Ты меня воюешь в одно время с недругом моим, великим князем московским; но он и тебе теперь недруг же: дочь твою и внука посадил в темницу и великое княжение у внука твоего отнял да отдал сыну Василию…

Стефан послал своего человека к Менгли-Гирею с просьбой разузнать: правду ли ему написал Александр.

Хан позвал к себе московского посла в Крыму Заболоцкого. Своим помощникам велел оставить его наедине с послом и потребовал от него сказать правду, даже под присягой. Посол отвечал:

— Все это ложь, неправда. Все это Александр от себя затеял, недруг на недруга чего не взведет, что хочет, то и затеет…

Хан отписал об этом молдавскому господарю. Но правду долго нельзя утаить. И она стала известна хану. Недовольство Стефана важных последствий для Москвы не имело, хотя послы и художники, ехавшие в Москву через Молдавию, были и задержаны. Умирая, молдавский господарь дал совет сыну Богдану и вельможам покориться Оттоманской империи, и, они признали над собой верховную власть султана. С этого времени вспыхнувшая во время Стефана слава Молдавии пошла на закат…

Как ни уклонялся Александр от встречи с епископом виленским, но такая встреча состоялась. Епископ начал говорить о том, что Александру приходилось много раз слышать и от него и от других служителей католической церкви. Но на этот раз епископ начал с того, что на престолах польском, чешском и венгерском сидят родные братья Александра, то есть естественные союзники. И они должны помочь Великому княжеству Литовскому в войне с Москвою.

Александр распорядился подготовить послания к братьям. Владиславу, королю венгерскому, литовский посол говорил:

— Вы должны подать помощь нашему государю не только по родству кровному, но и для святой веры христианской, которая утверждена в литовской земле грудами деда вашего, короля Ягайло-Владислава. С тех пор до последнего времени Русь покушается ее уничтожить, причем не только Москва, но и некоторые подданные княжества Литовского. На отца вашего, короля Казимира, они вставали по причине веры, по той же причине они встают теперь и на вас, сыновей его. Брат ваш Александр некоторых из них за это казнил, а другие убежали к московскому князю, который вместе с ними и начал войну, ибо до него дошли слухи, что некоторые князья и подданные нашего государя, будучи русской веры, принуждены были принять латинскую…

Владислав отвечал:

— Думаю, мы с братьями, королями польским и чешским, будем ходатайствовать за нашего брата перед его тестем…

Услышав эти слова и тон, каким они были сказаны, посол подумал про себя, что ходатайством дело, видно, и ограничится…

XXIII

В один из июльских дней великокняжеский поезд двигался в Витебск. Наступила середина лета — самая сенокосная пора. Над лугами и опушками леса то и дело осязаемой пеленой висел пьянящий медовый аромат свежескошенных трав…

Поздним вечером, как стемнело, поезд оказался у небольшой деревни, на окраине которой высился старый, почти высохший великан дуб с тремя аистовыми гнездами. В одном из них на неожиданных гостей птицы отозвались тихим, коротким, как бы предупреждавшим соседей, клекотом. Затем проснулись и также заявили о себе в другом и третьем гнездах… Рядом с дубом располагалось такое же маленькое, как и сама деревня, кладбище. На почерневших крестах были видны белые, украшенные красной вышивкой фартучки, оставшиеся со дня Радуницы, отмечавшейся во второй вторник после Пасхи. Селяне в этот день все вместе навещали могилы предков, родственников и близких и, по обыкновению, обедали здесь.

Среди деревни возвышался, выделяясь размерами и самой постройкой, деревянный дом, огороженный высоким забором. Просторный, с мансардой, приспособленной для проживания летом, он служил хозяевам уже не один десяток лет. Скорее всего, дом принадлежал шляхтичу, владельцу здешних мест. Гостей здесь явно не ждали и поэтому вначале не отозвались даже на стук в ворота. Только сторожевые собаки по углам двора неистово заливались лаем. Но вскоре окна осветились тускло-оранжевым светом и со скрипом отворились ворота. К гостям вышел хозяин дома пан Докшиц. Узнав, что это обоз великого князя, он стал растерянно, беспорядочно кланяться, приглашая всех в дом.

Пока повозки и телеги въезжали во двор, на крыльце появилась и хозяйка. Ее приезд гостей тоже застал врасплох, но она успела принарядиться. Это была женщина средних лет, имевшая приятную внешность, цвет ее кроткого и чем-то красивого лица играл ярким природным румянцем. Длинные и густые черные волосы позволяли разглядеть красивую женскую шею и руки. Она подошла к Елене и застыла в низком поклоне.