Под стягом Габсбургской империи - [8]

Это правда, что у Франц-а-Иосифа, единственного среди европейских монархов, отсутствовало как флотское звание, так и мундир, и он имел обыкновение говорить, что его тошнит при виде бумажного кораблика, плавающего в корыте. Но вероятно, все это скорее проистекало из того, что из всех европейских великих держав того времени старушка Австрия не только физически, но и мысленно оставалась в тесных границах суши, была невежественной и недоверчивой ко всему миру за пределами Европы. Не имела ни сил, ни воли в пораженных артритом конечностях, чтобы завладеть колониями. Результатом явилось то, что Вена никак не могла в достаточной мере определиться, нужен ей флот или же нет.

Что касается Будапешта, то об этом и упоминать не стоит: если у Австрии был хоть какой-то интерес к морю и землям, лежащим за ним, то венгерская половина двуединой монархии не имела его вовсе. Было достаточно сложно год за годом заставлять мадьяр вносить свою долю даже на содержание императорской и королевской армии, так что надежда заставить их раскошелиться на достойный военно-морской флот отсутствовала вовсе.

Отношения между Веной и Будапештом приобрели весьма напряженный характер, когда в 1903 году в имперском Рейхсрате[2] обсуждался оборонный бюджет.

Императорское и королевское Военное министерство не смогло выжать достаточно денег из мадьярской делегации, чтобы построить два линкора по стандартам, принятым во флотах ведущих держав, поэтому в результате родилось типичное австрийское половинчатое решение: вместо двух приличных кораблей построить три недолинкора, слишком слабых, чтобы сражаться со своими иностранными собратьями, и одновременно с этим недостаточно быстрых, чтобы от них смыться.

Затем, когда корабли уже заложили и строительство продвинулось настолько, что начинать заново стало уже поздновато, к травме добавилось оскорбление: королевская венгерская бюджетная рулетка неожиданно отрыгнула денег на четвертый корабль, который в итоге нарекли «Эрцгерцог Альбрехт», в честь старейшины австрийского императорского дома, одержимого уставом солдафона, который разгромил итальянцев при Кустоцце в 1866 году и, как поговаривали, случайно сжег свою собственную дочь, когда застал её курящей, а та попыталась спрятать злосчастную сигарету под кринолинами.

Он неодобрительно взирал на нас с портрета, когда мы обедали в кают-компании. Толстая габсбургская нижняя губа презрительно оттопыривалась, а полускрытые тяжелыми веками глаза, спрятанные за очками с линзами в форме полумесяца, прищуривались, как будто он выискивал небрежно застегнутые пуговицы или воротничок, пришитый на полсантиметра выше или ниже уставного.

«Эрцгерцог Альбрехт» и его собратья, конечно, выглядели достаточно грозно и вполне подобающе для летних круизов с демонстративными визитами в средиземноморские порты, а больше - ни для чего. Но внешний вид еще не есть верный признак того, что на королевском флоте зовется «счастливый корабль», и должен сказать, мои шесть месяцев на борту «Альбрехта» оказались крайне печальными.

Моя должность на корабле звалась «артиллерийский офицер», и я командовал средней батареей правого борта: шесть орудий калибром 19 сантиметров на миделе - две башни на верхней палубе и четыре каземата на орудийной.

Мой пост во время сражения - боевая рубка на миделе правого борта - мощно бронированный колпак размером с один из ваших уличных почтовых ящиков, встроенный в борт корабля над средней батареей. Я скрючивался внутри него с телефонной трубкой у уха и старшиной-дальномерщиком, прижатым где-то сбоку, выглядывая через узкие смотровые щели и пытаясь навести огонь шести орудий.

Все было организовано так: я давал дальномерщику цель, он сообщал мне расстояние до нее. Затем я производил вычисления и сообщал это по телефону наводчикам всех шести орудий, расчет каждого из которых состоял из пяти человек непосредственно рядом с ним, и еще двенадцати или около того внизу, подававших наверх боеприпасы из артиллерийских погребов.

Это означало, что я находился на весьма ответственной должности, если мы когда-нибудь вступим в бой - почти с сотней человек под моим командованием и примерно пятой частью совокупной огневой мощи корабля, зависящей от моих суждений и вычислений при наведении на цель. На практике, однако, я вскоре обнаружил, что моё положение как артиллерийского офицера средней батареи правого борта оказалось похожим на положение конституционного монарха и его министров: он обязан подписывать бумаги и одобрять уже принятые решения, но положить свою голову на плаху, когда дела пойдут плохо.

Потому что наши дальномеры и системы управления артиллерийским огнём всё ещё оставались весьма посредственными по британским и немецким стандартам - в разы лучше, чем в старые-добрые времена лет двадцать назад, когда каждый наводчик сам наводил орудие и стрелял тогда, как считал нужным (обычно промахиваясь по меньшей мере в девяти выстрелах из десяти), но не намного лучше. Более того, старослужащие старшины-артиллеристы, от которых во многом зависит эффективность сражения линкоров, за последнее время менялись пугающе часто, поскольку габсбургский военный флот начал расширяться спустя десятилетия полного забвения.