Под стягом Габсбургской империи - [33]

— Крепитесь, герр шиффслейтенант, всё будет хорошо. Просто молитесь нашей Богородице, чтобы поддержала вас в час испытаний, и храните этот медальон у себя. Его освятил сам Папа. Всё будет в порядке, вот увидите.

Потом она ушла. После этого я почувствовал себя еще хуже. Черт бы побрал и ее со своей снисходительностью, и ее святой медальон, несчастная немецкая сушеная треска! Велит мне молиться Богородице, когда мне собираются отпилить ногу, а потом уволить из военно-морского флота без гроша в кармане и не без возможности зарабатывать себе на жизнь. Будь она проклята! В гневе я выбросил священный медальон в мусорную корзину. Медсестра пришла с подносом и дала мне выпить что-то горькое. Ну, подумал я, вот оно. Они отвезут меня в операционную, и прощай половина правой ноги и вся моя карьера. Я почувствовал укол иглы в бедро, попытался не потерять сознание, а потом от усталости сдался и соскользнул вниз, в бездонную черную бездну.

Я проснулся, не зная сколько прошло времени. Медленно возвращались события прошедшего дня, и с ними болезненное сожаление. Я пытался двигаться - и внезапный отклик боли дал мне понять, по крайней мере, что правая нога все еще при мне. Потом я понял, что на самом деле нахожусь в железнодорожном вагоне, а не в больничной палате, сейчас рассвет, и мы движемся по городским окраинам под стук колес. Здания и мосты проносились мимо, пока не завизжали тормоза. Поезд замедлил ход, прибывая на станцию.

Меня подняли на носилках. Надо мной мелькнул высокий и затемненный стеклянный навес, потом меня погрузили в заднюю часть машины скорой помощи, и двери за мной закрылись. Полчаса спустя я лежал на другой больничной койке, на этот раз в Венской центральной больнице, «Альгемайне кранкенхаус». Дверь в палату открылась, и зашла группа медперсонала, ведомая невысоким мужчиной лет шестидесяти с аккуратной седой бородой и безошибочной аурой человека, привыкшего командовать. Я знал, что это вице-адмирал медицинской службы барон Антон фон Айзельберг, главный врач военно-морского флота Австро-Венгрии и один из самых видных хирургов того времени, ученик великого Бильрота [19] и автор некоторых хирургических приёмов, которые, как я полагаю, используются и по сей день. Он отрывисто пожелал мне доброго утра и сел изучать мою ногу. Доктор действовал аккуратно, но я вздрагивал от боли, когда он исследовал открытую рану и торчавшие из неё обломки кости. Наконец он встал.

— Ну что ж, герр шиффслейтенант, у вас очень скверный сложный перелом. Приди вы ко мне шесть месяцев назад, пришлось бы ампутировать, и никак иначе. Но теперь, я полагаю, мы сможем кое-что для вас сделать. Так вот, скажу вам прямо, как один морской офицер другому. Мы с коллегами разрабатываем технику восстановления кости, которая может - только может, - сохранить вашу ногу. Если вы согласны отдаться на моё попечение, мы испробуем ее на вас, но вы должны принять последствия в случае неудачи. Если же нет, то, боюсь, придётся пустить в ход пилу. Но вы должны решить сейчас же: с такой открытой раной скоро начнется заражение, и я вынужден буду ампутировать ногу не позднее вечера. Что скажете?

Я не колебался ни минуты.

— Герр адмирал, делайте со мной что хотите. Я готов на любые эксперименты.

— Молодец, Прохазка, говорите как настоящий офицер австрийского императорского дома. В следующие несколько месяцев вам потребуется вся отвага, потому как даже если операция пройдёт успешно, восстановление будет долгим и болезненным. Но, смею заметить, если это сработает, то ровно через год вы уже будете играть в футбол.

— Я покорно сообщаю, герр адмирал, что в таком случае вы совершите чудо, а не исцеление. Я никогда в жизни не играл в футбол.

Он улыбнулся.

— Ну, тогда ездить на велосипеде, если так предпочтительней. Но одно скажу: вам очень повезло, что герцогиня Гогенберг находилась в Фиуме. Эти мясники собирались отрезать вам ногу еще вчера вечером, но, как я понял, она их запугивала и угрожала, пока те не согласились перевезти вас, а затем взяла личный поезд наследника, чтобы отправить вас в Вену. Вам очень повезло, что у вас такие друзья. Так или иначе, работать мы должны быстро, так что я встречусь с вами в операционной через десять минут; впрочем, к тому времени вы меня уже не увидите. Может, сломаете шею или... ну, или другую ногу.

Медсестры подготовили меня к операции. Затем меня покатили по белому коридору в помещение с кафельными стенами. Я еще раз ощутил укол, потом мне надели маску на лицо. Я чувствовал себя столь отвратительно, как и в тот вечер, когда меня накачали лекарствами для путешествия, но в этот раз совсем по другим причинам. Найдут ли медальон в корзине и отдадут ли ей обратно? Как я смогу объяснить, как смогу отблагодарить ее при следующей встрече? Судьба распорядилась так, что у меня не было ни единого шанса.

Я очнулся после анестезии бог знает сколько часов спустя, и меня сразу же стошнило. Я чувствовал себя ужасно, а нога, для обездвиживания прикрепленная к шине, но пока еще без гипсовой повязки, чудовищно пульсировала. Я решил туда не смотреть. Мне дали чашку некрепкого чая и кусок черствого хлеба, затем я получил снотворное, усыпившее меня до конца дня. Я проснулся следующим утром, когда Айзельберг со своим персоналом зашли в палату. Адмирал был в приподнятом настроении.