Под солнцем свободы - [51]

Пиршество началось. Вспыхнуло разнузданное веселье - шум, смех, двусмысленные шутки, за занавесями играли трубы и цимбалы. Офицеры склонились к своим дамам, благоухал нард, розы увядали на столах, на полу, в сверкающих волосах, на взволнованной груди.

Вино пенилось в серебряных бокалах, горячая кровь воспламенялась все жарче, ароматный воздух дурманил головы, гости отдавались наслаждениям.

Феодора ясным взором наблюдала за гостями. Она громко хохотала, не пропуская мимо ушей ни одной шутки, злорадства, видя тоскующие взгляды разъединенных пар. Она всех разместила так, что тайные любовники оказались далеко друг от друга. Пока их не разогрело вино, они сдерживали свои чувства, потом взгляды полетели через стол, глаза искали глаз.

В конце стола справа сидела восемнадцатилетняя Ирина. Она единственная не надела бесстыдно открытую тунику. Она чувствовала на себе жалящие презрительные и насмешливые взгляды подруг. О благосклонных поцелуях императрицы во время прогулки уже знали все, всеобщее презрение обрушилось на Ирину. Это тоже не укрылось от глаз Феодоры. Злоба и зависть придворных забавляли ее. Она часто смотрела через стол на Ирину. В лице девушки притаилась какая-то торжественная величавость. Ни тени горечи или печали не заметила Феодора. Девушка была задумчива, шутки не вызывали улыбки на ее лице, губы ее не прикасались к вину, взгляд говорил о том, что душа ее блуждает и парит вдали от этой шумной оргии.

И вдруг, когда Феодора очередной раз взглянула на Ирину, ей стало не по себе, словно в ней пробудилась совесть. Она представила себе, как завтра вот с этими же самыми придворными дамами, озаренная ореолом святости, она пойдет в церковь Пресвятой богородицы, как все они опустят глаза долу в стыдливой невинности и станут окроплять себя святой водой и курить благовония. Феодора содрогнулась от ужаса, но совесть пробудилась в ней лишь на мгновенье, - так вору, посягнувшему на чужое добро, становится смутно на сердце, когда он слышит скрип тяжелой крышки сундука. Он вздрагивает, озирается, но тут же с еще большей наглостью выбирает сундук до самого дна.

Вскоре Феодора снова пришла в отличное расположение духа. Чтобы подразнить Ирину, а заодно и своих дам, она подняла золотую чашу и воскликнула:

- Великая августа, королева нимф, сегодня вечером первой хочет приветствовать не дельфина, не Посейдона, не нимфу, не мужчину, не женщину, а святого монашка. Многая лета Ирине!

Загремели дудки и бубны, общество вынуждено было вдохновенно кричать: "Многая лета Ирине, монашку!" Всеми презираемая, на мгновенье она вдруг стала всеми почитаемой. Гости спешили выпить за ее здоровье, вино смывало проклятия зависти, кипевшие в злобных сердцах, подступавшие к горлу.

Ирина встала и подошла к Феодоре поблагодарить. Склонилась до полу. Феодора протянула ей руку, девушка поцеловала ее и прошептала:

- Великая госпожа, монашек будет молиться Христу о твоем счастье!

Вынудив своих гостей выпить за здоровье Ирины, императрица тем самым заставила говорить о ней.

- Стоит патриарху прослышать о нашем монашке, как он заберет ее у нас и поставит дьяконом, - громко, чтоб услышала Феодора, сказал Асбад своей даме.

- Епископ, прекрасный епископ получился бы из нашего монашка! Евангелие она знает лучше дворцового проповедника Дионисия, а псалтырь читает каждую ночь! - ответила Феодора Асбаду, обращаясь при этом к самому молодому и самому богатому патрикию в Константинополе, сидевшему справа от нее.

В таких случаях можно было бы говорить шепотом - слово императрицы слышали все. Щеголеватая, но некрасивая подруга высокого офицера, бросив злобный взгляд на Ирину, сказала:

- Читает псалтырь, а стихи закладывает кудрями прекрасного варвара! Мы все знаем, монашек!

Ирина не приняла вызов и не ответила на насмешку. Некрасивая щеголиха не умолкла:

- Какое надругательство над святой верой! Христианка, придворная дама, любит язычника!

Терпение Ирины истощилось. Внутренняя борьба, которую она таили весь вечер в сердце, озарила ее лицо пламенем, губы ее задрожали, и она громко ответила:

- Его язычество лучше твоего христианства.

В эту минуту она почувствовала в себе силу встать и, подобно Спасителю, поднять бич и хлестнуть им по столу: "Гробы окрашенные, змеиное отродье, вон, прочь, негодяи, от Христа!" Она дрожала, румянец исчез с ее щек, губы побелели в лихорадке. Она судорожно кусала их, чтоб подавить то, что кипело в душе. Дрожа, подошла она к Феодоре и попросила:

- Прости, императрица, монашек болен. Позволь уйти!

Феодора изумилась, но дрожь, бившая Ирину, и бледность девушки испугали ее:

- Ступай, ступай и позови лекаря! Христос с тобой!

Ирина неслышно скрылась. Общество, почувствовав, что немой обличитель исчез, облегченно вздохнуло, беспрепятственно отдаваясь своим страстям.

Асбад с наигранным спокойствием склонился к Феодоре и, кусая губы, льстивым тоном сказал:

- Госпожа, ты приказала сегодня ночью нести охрану Истоку. Было бы хорошо, если б его скуку монашек развеял своими псалмами.

Глаза Феодоры сверкнули, ее прекрасное лицо потемнело.

19

По сверкающим глазам и хмурому выражению лица Асбад понял, какое впечатление произвели его слова. Искушенный в придворных интригах, он хорошо знал Феодору и еще на ипподроме пришел к выводу, что императрица неравнодушна к Истоку. Душа его возликовала, когда он почувствовал, что в сердце женщины рождается ревность. Он был уверен, что, если ему удастся раздуть ее, погибнут оба - и Исток и Ирина, а он добьется высочайших милостей и неограниченного доверия.