Под сенью благодати - [64]

Настоятель в ответ неопределенно пожал плечами. Воцарилось довольно долгое молчание, и Бруно почувствовал, что взоры всех присутствующих устремлены на него. Жан-Луи, поминутно моргая, смотрел на него жалким, Почти умоляющим взглядом; в глазах настоятеля читались досада и раздражение. А госпожа Эбрар, нетерпеливо открывая и закрывая сумочку, смотрела на сына большими строгими глазами, как смотрят на непослушного ребенка, и это даже забавляло Бруно. «Бедная мама, — думал Бруно, — она раздосадована не только тем, что ускользает такая великолепная партия; ей еще очень не хочется объявлять об этой катастрофе своим приятельницам по бриджу. Так или иначе пусть сами разбираются — и она и все остальные; не желаю я встревать в их мелкие комбинации и сделки. Если бы Габи хоть немного любила своего жениха, возможно, я и сделал бы что-нибудь для нее…»

Настоятель вытащил руки из-под монашеского одеяния.

— Ты молчишь, Бруно, — заметил он. — Должен ли я сделать из этого вывод, что твоя несчастная сестра сказала матери правду? Собственно, письмо твое подтверждает это. Ну же, говори!

— Знаю я что-нибудь или не знаю, — сказал Бруно, — не имеет, по-моему, никакого значения.

Заметив, как передернулась мать, он порывисто повернулся к ней.

— Да, мама, никакого значения! В вопросах подобного рода следует считаться только с любовью. Разве не так? Любят ли друг друга Габи и Жан-Луи, да или нет, вот в чем вопрос. Жан-Луи нам только что признался, что больше не любит Габи. Следовательно…

— Но почему он утверждает, что больше не любит ее? — воскликнула госпожа Эбрар. — Ты его спросил об этом? Я тебе отвечу! Потому что он добился от нее, бедной малютки, всего, чего хотел; потому что она была его любовницей, да-да, его любовницей. О, нет, это было бы для него слишком удобно! Совратить честную девочку, а потом бросить ее! Нет, нет и нет! Возможно, я старомодна, но я никогда не допущу этого!

— Послушай, мама, — упрямо продолжал Бруно, — не хочешь же ты в самом деле силой заставить Жана-Луи жениться на Габи?

— А почему бы и нет? — возразила мать с гордо поднятой головой. — Жан-Луи должен искупить свою вину, и у него нет другого выхода. Право же, хамом можно быть, и не кончая такой коллеж.

— Искупить свою вину! — воскликнул возмущенный Бруно. — Искупить! Какое высокопарное слово! Точно ты говоришь о том, что Жана-Луи надо оштрафовать. Странный язык! Значит, по-твоему, ради искупления вины он должен сделать несчастным себя и Габи?

Он собирался продолжать в том же духе, но, встретив полный признательности, униженный взгляд Жана-Луи, вдруг замолчал; ему стало противно. Пусть сам выпутывается — ведь у этого типа не хватило даже элементарной смелости сказать правду. Джэппи, проснувшийся от громкого голоса Бруно, приоткрыл один глаз и с недоумением и опаской посмотрел на него. А настоятель, все это время разглаживавший край своей одежды, выпрямился.

— Хватит, Бруно! — сухо сказал он. — Не подобает разговаривать с матерью таким тоном. К тому же мне, мадам, все ясно. Ныне некоторым нашим молодым людям, в том числе и Бруно, свойственно неправильно понимать чувство долга; он не хочет нам ничего говорить, но само его молчание достаточно красноречиво. Вы все правильно поняли, мадам, и я знаю теперь, чего держаться. — И он повелительным жестом указал Бруно на дверь. — Можешь идти к своим товарищам, Бруно. Ты нам больше не нужен. Госпожа Эбрар торжествовала, однако, прощаясь с сыном, постаралась проявить великодушие. Она нежно поцеловала его в щеку и повернулась к настоятелю.

— Не надо корить его! — сказала она, улыбаясь. — Мой мальчик очень дорожит своими взглядами, отличающимися немалым романтизмом; к тому же он не хотел обвинять Жана-Луи. Иди, мой мальчик, иди теперь. Я привезла тебе коробку теннисных мячей; можешь взять их, они в машине.

Задержавшись из-за этой небольшой семейной сцены, Бруно появился в Булоннэ лишь к вечеру. Сильвия играла один на один с Жоржем. Бруно присел на скамью и стал дожидаться конца партии.

Во время спора с матерью он немного разволновался, но при виде Сильвии, грациозно бегавшей по корту, скоро успокоился. Он не отрывал глаз от нее; правда, играла она довольно бессистемно, но так изящно приседала и поворачивалась на пятках, что он забывал смотреть, куда падают ее мячи. Приподнявшись на цыпочки, словно маленькая Победа, она подавала мяч, и Бруно всякий раз, трепеща от нежности, ждал той минуты, когда она всем корпусом откидывалась назад и под натянувшейся белой кофточкой отчетливо проступали очертания ее груди.

«А ведь и впрямь, должно быть, ужасно, — думал он, — вдруг обнаружить, как это случилось с Жаном-Луи, что ты перестал любить ту, которую, казалось, любил и сжимал в своих объятиях. Но какое мне в сущности дело до Габи и Жана-Луи? Моя семья меня больше не интересует; я даже не чувствую себя ее членом, с тех пор как появилась Сильвия».

Юбер, по обыкновению, не показывался весь вечер. Милорда тоже не было видно. Жорж, Сильвия и Бруно сыграли несколько партий новыми мячами, подаренными госпожой Эбрар, затем уселись на траву, чтобы перекусить. Бруно предпочел бы побыть наедине с Сильвией, которой — он чувствовал — хотелось этого не меньше чем ему. Не обращая внимания на присутствие Жоржа, она то и дело нежно улыбалась Бруно и, сидя возле него, поминутно касалась его руки. К концу еды она так настойчиво стала отсылать Жоржа, что Бруно был даже немного смущен. Наконец, под предлогом, что нужно отнести в оранжерею теннисную сетку, им ненадолго удалось уединиться. Они обменялись горячим поцелуем. И воспоминание об этом не покидало Бруно весь вечер. Он чувствовал вкус ее поцелуя на губах, даже когда вернулся в коллеж.