Под сенью благодати - [4]

Он смотрел совсем другими глазами на своих товарищей, на монахов, на Фромона, отвечавшего еле слышно на вопросы настоятеля. Удивительное чувство — чувство огромной, необъяснимой радости, которое он нередко испытывал ребенком и которое, казалось, навсегда покинуло его, вдруг овладело всем его существом. Посмотрев вокруг, он увидел лишь грустные лица — грустные и смирившиеся, — и это еще больше подхлестнуло его. Отец аббат неуклюже вручил новому послушнику монашеское одеяние из черного сукна; Фромон закрыл глаза, лицо его стало мертвенно бледным. Бруно кипел от возмущения: ему хотелось крикнуть Фромону, чтобы тот набрался храбрости и сбросил с себя путы, которыми связали его, заставляя думать только о потустороннем мире. «Смерть, — думал он, — вот что, по их мнению, важнее всего, ею они все объясняют, ради нее отрицают жизнь».

Рядом шмыгал носом Шарль, красный как кумач, — доблестный Шарль, который каждому встречному говорил своем призвании и уже целый год ходил в ореоле принятого им решения. Он говорил жеманясь: «Да, конечно, трудно будет не курить». Но до чего же он гордился своим будущим я как был уверен, что избирает правильный путь! Бруно посмотрел и на других: все, казалось, были глубоко взволнованы. «Неужели ни один из них не испытывает того же, что и я? — спрашивал он себя. — Неужели они никогда не задаются никакими вопросами?» Что до него, вот уже несколько месяцев, как он стал чувствовать, что вера постепенно покидает его, что она уже почти исчезла. Таким образом, это не было неожиданным разрывом и отказом от религии, в атмосфере которой он с детства жил. Раньше церковные догмы не вызывали у него сомнения, а приступы возмущения тем, как его учителя и родные проводили в жизнь принципы христианства, быстро проходили. Он долгое время и не пытался разобраться в причинах своего возрастающего охлаждения к религии, но теперь, глядя на своего бывшего товарища по коллежу, стоявшего на коленях перед аббатом, он вдруг понял, что лопнули последние узы, связывавшие его с церковью.

Неожиданно Бруно почувствовал на себе чей-то взгляд из-под низко надвинутого капюшона отец Грасьен пристально смотрел на него. Бруно любил его больше всех в коллеже. Если ежедневное общение с другими преподавателями лишило его всякого уважения к ним, то отца Грасьена он не только не перестал уважать, а начал еще больше ценить. Это был человек не мелочный, не узколобый, страдавший, как многие педагоги, склерозом мозга, — ему нравилась новизна, он любил прекрасное и, по мнению Бруно (другие, в том числе Шарль, этого взгляда не разделяли и считали Грасьена существом замкнутым), был совсем неплохим малым. Отец Грасьен умел очень живо излагать предмет, и только после его появления в коллеже Бруно перестал лодырничать и начал интересоваться уроками, дело дошло до того, что несколько месяцев тому назад Бруно, у которого не было друзей, чувствуя, что ему необходимо излить кому-то душу, поделился с ним (правда, в весьма неопределенных выражениях) своими сомнениями, и теперь их связывала как бы общая тайна. Увидев, что монах перекрестился, Бруно впервые почувствовал к нему не только уважение, но и жалость.

После церемонии Бруно вновь увидел отца Грасьена в столовой коллежа. Монах был грустный, задумчивый. У него только что вышла небольшая стычка с преподавателем истории и литературы Грюнделем, который заметил в шутку, что-де он, Грасьен, толкает учеников на постриг.

— Вы долгие месяцы держите их взаперти, — сказал Грюндель, — вдали от мира и его соблазнов, пичкаете их мистикой и, доведя их веру до экзальтации, — хоп! — неожиданно «открываете» им их призвание. Все-таки признайтесь, что призвание…

— А что вы видите плохого в призвании! — воскликнул отец Грасьен. — По-вашему, оно не существует? Вы допускаете, что у человека может быть склонность к поэзии или живописи? Так почему же не может быть призвания служить богу? Ну а на ваше обвинение в том, что я побуждаю учеников к постригу, я отвечу вам просто: ведь мы приобщаем их к нашей жизни, не скрывая от них узости наших интересов, наших мелких ссор, скуки нашего существования. Какой же это обман? И если у кое-кого из учеников «Сен-Мора» все же появляется призвание служить богу, то это, поверьте, не наша вина. Спросите Бруно, который здесь уже пять лет, заставляют ли их идти в монахи и делают ли из них силой кюре.

Он стоял, склонив голову к левому плечу, и, произнося эту тираду, посмотрел на юношу снизу вверх своими большими, навыкате глазами, — Бруно показалось, что он говорил все это специально для него и только для него. Правда, во время их дружеских бесед отец Грасьен никогда не касался этой проблемы, но не объяснялось ли это в основном тем, что Бруно отказывался говорить о своем будущем?

— Да, это так, — сказал Бруно. — Никто не стремится оказывать на нас слишком уж сильного давления. Есть, конечно, отец Жермон, но его прозелитизм настолько комичен…

— К тому же с Бруно такая политика была бы бесполезной и даже опасной, — заметил Грюндель. — Этот мальчик — еретик, и притом хорошей закваски, не так ли? Он все равно выскользнет из ваших рук, преподобный отец.