Под псевдонимом Дора - [89]

Развалясь в кресле, Рамо тем временем молол какую-то дикую чушь: у него-де два настоящих друга — Иосиф Сталин и Аллен Даллес! Он, должно быть, считал эту издевку цветом остроумия и надеялся разозлить меня. Голос его даже вибрировал от наглости. Я слушал с улыбкой, хотя это стоило мне больших усилий.

Эвальд Цвейг родился и жил в Германии. Он был родственником левого социалиста доктора Курта Розенфельда, с которым мы вместе в Париже, как я уже рассказывал, основали антифашистское агентство Инпресс. Он-то и рассказал мне, чем занимался его родственник у себя на родине. Цвейг имел собственный журнальчик, сотрудники которого, по поручению хозяина, собирали различные компрометирующие материалы на известных в Германии людей, с тем чтобы в удобный момент, угрожая публикацией, использовать эти документы для шантажа и вымогательства денег. Цвейг преуспевал в обогащении: напуганные жертвы, боясь запятнать свою репутацию, щедро платили и, конечно, помалкивали.

В 1933 году, когда нацисты начали травлю евреев, Цвейг бежал во Францию. Здесь он окунулся в новые авантюры. Продажный репортер с бойким пером быстро нашел себе покровителей. Власти выдали Цвейгу паспорт: бывший немецкий подданный стал полноправным гражданином Франции, получив имя Ив Рамо. Он ловко устроился в Париже, не брезгуя работой в порнографической бульварной газетенке «Пари секс апил».

Курт Розенфельд познакомил меня с этим субъектом в 1934 году. К тому времени Цвейг-Рамо был уже известный в Париже человек, мнил себя крупным журналистом. Он женился на венгерке-эмигрантке, прекрасной оперной певице, очень красивой женщине. У него всегда было много денег, он вел шумную, веселую жизнь, устраивал в своей роскошной квартире званые обеды и ужины. Но я, да и Курт Розенфельд, сторонились Рамо: от него, что называется, дурно пахло.

Потом до меня стали доходить слухи, что Рамо якшается с агентами французской тайной полиции. Несомненно, он являлся платным осведомителем. Деньги, в которых Рамо никогда не испытывал нужды, текли к нему в карман, вероятно, из сейфов парижских секретных служб.

После оккупации Франции он предложил свои услуги новым хозяевам. Гитлеровцы простили Цвейгу-Рамо все прошлые грехи: антинацистские статьи, сотрудничество с французской разведкой против Германии. Закрыли глаза даже на его еврейское происхождение и оставили работать у себя. А ему было все равно, кому служить — лишь бы хорошо платили.

Так, уже в качестве агента гестапо, Рамо-Цвейг появился весной 1942 года в Швейцарии. Здесь в кругу дипломатов, журналистов и эмигрантов он выдавал себя за участника движения Сопротивления, сторонника генерала де Голля, а порой — даже за коммуниста. Нащупывая пути к людям из нашей группы, он рассказывал всякие легенды: как он-де ловко ускользнул от облавы гестапо в Париже и т. п., называл свою якобы конспиративную кличку — Аспирант.

Больше года живя в Швейцарии, Рамо не показывался мне на глаза и даже не звонил. Его хозяева, видимо, осторожно выжидали, прежде чем пойти с этой козырной карты. Теперь германская контрразведка решила нанести прямой, открытый удар.

И вот этот провокатор, гестаповский агент сидит у меня в кабинете и оживленно, беспечно болтает, прикидываясь «старым, хорошим другом по антифашистской интернациональной борьбе».

Он, конечно, понимал, что я не верю ни одному его слову и, может быть, предполагал, что мне кое-что доподлинно известно о нем. Однако, надо признать, он всегда умело носил свою маску. Задатки авантюриста и лицемера помогли Рамо-Цвейгу не оплошать и на сей раз. Он держался уверенно и пока искусно вел роль.

Я ждал, какой ход он сделает дальше.

— Ну, а как вы-то устроились, господин Радо? — ласково смотря мне в глаза, спросил гость. — Я говорю, говорю, а вы молчите. Простите, но я ведь сто лет не видел вас и вашей очаровательной супруги.

Вдруг встав и прямо посмотрев мне в лицо, сказал:

— Дорогой господин Радо, а я ведь к вам по одному серьезному делу. — В глазах Рамо уже не светилась ласковая усмешка, они были напряжены и зорки. Уверен, это дело важно и для вас.

И он доверительно тихо стал рассказывать мне о советских разведчиках, арестованных в Париже, о каком-то человеке, их руководителе, о своей помощи этим людям, в результате чего он вынужден скрываться от агентов гестапо. Во Франции Рамо якобы попал в концентрационный лагерь Вернэ, что на испанской границе, но оттуда бежал. Теперь он располагает радиопередатчиком, у него-де есть важные сведения, которые он хотел бы передать в Москву, но нет шифра. Сказал, что установил контакт с американским генеральным консулом в Женеве и может свести меня с ним, если мне нужна какая-либо помощь.

— Все это меня не интересует, — холодно сказал я. — И кроме того, извините, у меня срочные дела, не могу более задерживать…

После ухода Рамо я стал припоминать, что же знал этот проходимец о моей предвоенной деятельности. Да, конечно, ему было известно многое из моего прошлого, в частности, что я — коммунист и, когда работал в Париже, был связан с Компартией Германии. Но сейчас меня больше беспокоило другое: коль скоро Рамо известны подробности провала наших людей во Франции, значит, гестапо нарочно информировало его об этом. Но что удалось гитлеровцам выпытать у арестованных? Знают ли о нашей группе, о связи с Москвой? С какой целью пришел Рамо: втереться в доверие, припугнуть или что-то пронюхать? Может, он рассчитывал, что я, ничего но зная о нем как о прислужнике фашистов, проговорюсь о чем-либо, соглашусь на его посредничество с американским консульством? Скорее всего, гестапо намеревалось с помощью Рамо постращать нас, принудить свернуть нашу работу хотя бы на время.