Под покровом чувственности - [11]

Это были наихудшие – и в то же время наилучшие – дни, любовь на грани насилия, но настолько насыщенная чувствами и интенсивная, что после ее пугала даже мысль о возможности оставить его.

Сможет ли она сделать это теперь? Наберется ли храбрости совершить этот шаг и уйти? Вернее, улететь.

– Леди, мы приехали, – проворчал водитель.

Эбони встрепенулась. Швейцар «Рамады» уже открыл для нее дверь машины. Посмотрев на счетчик, она протянула водителю двадцатидолларовую банкноту, сказала, чтобы он оставил сдачу себе, и постаралась принять привычное выражение лица. Привычка – вторая натура, а она, в первую очередь, была моделью, хладнокровной, сдержанной и изысканной. Спрятанная внутри нее женщина с разбитым сердцем не должна быть видна никому, даже Гарри. Она собиралась посвятить его отнюдь не во все мрачные детали ее отношений с Аланом, а лишь настолько, чтобы обеспечить осуществление своих планов.

– Боб сказал мне, что ты не ночевал дома.

Алан отхлебнул глоток кофе из чашки, только что принесенной его секретаршей.

– Послушай, мама, – вздохнул он в трубку, – я уже не ребенок, чтобы отчитываться в своих действиях. Предположим, меня не было дома. Ну и что? Это же не в первый раз.

– Я все понимаю. Но меня беспокоит вот что. Ты слишком много работаешь, Алан. Только вчера ты сказал мне, как ты устал. И все же я уверена, что после присуждения наград ты вернулся в офис. Или на этот раз это была фабрика?

– Ни то, ни другое.

– Ни то, ни другое? Тогда скажи мне ради Бога, где же ты был?

– Неужели это так обязательно? Я провел эту ночь с женщиной. – Что-то внутри Алана воспротивилось, когда он произнес это последнее слово, но все же он не мог отрицать, что Эбони в чьих-либо глазах могла казаться женщиной. Хотя, может быть, не в глазах его матери. Боже мой, как бы она испугалась, если бы узнала, с кем именно он провел эту ночь.

– О, – только и произнесла она, будучи человеком тактичным.

– Больше вопросов нет? – насмешливо спросил Алан.

– А ты ответишь, если я задам?

– Нет.

– Тогда не буду. Но кто бы она ни была, мне ее жаль.

– Что ты имеешь в виду, – рассердился Алан.

– Я просто надеюсь, что она не влюблена в тебя, потому что я, как и ты, знаю, что ты ее не любишь. Или это не так?

Алана сперва поразил этот вопрос, потом он почувствовал раздражение. Эбони влюблена в него? Это было просто смешно. А что касается его... сама мысль о том, что чувство, которое он испытывает к ней, можно назвать любовью, казалась ему абсурдной. Любовью было чувство, которое разделяли его мать и отец, которое Адриана испытывала к Брайсу Маклину. Возможно, даже то, что испытывала Вики к жалкому подобию мужчины, с которым жила. Но мрачную пытку, выворачивающую наизнанку душу при одной мысли об Эбони, особенно, когда он думал о том, что она может делать в его отсутствие, никак нельзя была назвать любовью.

Он вдруг забеспокоился, сказала ли она ему сегодня утром правду насчет Стивенсона? А может быть, как раз в этот момент она лежит в постели со своим бывшим любовником? Если это так, если ему станет известно об этом, он не знает, что сделает, но наверняка что-то страшное.

– Боюсь разочаровать тебя, мама, – огрызнулся он. – Но в наши дни женщина вполне способна провести ночь с мужчиной без любви, как и мужчина с женщиной.

– Ну, ну, сегодня ты явно не в своей тарелке. Возможно, ты не настолько уж склонен проводить без любви ночь с женщиной, как полагаешь. Но, говоря твоими словами, это твое личное дело. Ты не обязан отвечать на мои вопросы. Я звоню потому, что меня беспокоит Эбони.

Внутри у Алана что-то сжалось.

– Эбони?

– Послушай, Алан, это переходит всякие границы! Не хочешь ли ты мне сказать, что не знаешь, кто такая Эбони?

– Хотел бы этого, – пробормотал он в сторону.

Дэйдра Кастэрс вздохнула.

– Ты ведь видел ее вчера, не так ли?

Прошло несколько неприятных секунд, пока Алан понял, что мать говорит о вчерашнем показе, а не о более позднем времени.

– Мне совершенно нечего тебе сказать, – уклонился он от ответа.

– Не кажется ли тебе, что она плохо выглядит? Вчера по телевизору она показалась мне такой худой и бледной.

– Эбони всегда была худой и бледной.

– Хорошо, тогда, на мой взгляд, она выглядела необычно худой и бледной. Не кажется ли тебе, что она страдает отсутствием аппетита?

– Анорексией? Уверен, что нет. Как ты отлично знаешь, мама, черное всегда худит женщин. А этот мертвенно-бледный цвет лица – просто макияж. Эбони прекрасно себя чувствует. – Более чем прекрасно, злобно подумал он, вспоминая обнимающие его длинные стройные бедра и белые груди с длинными розовыми сосками, тянущиеся к его рту.

Он содрогнулся.

– А все же я беспокоюсь, – настойчиво сказала мать. – Она давно уже не навещала меня, и я знаю почему. Этому виной ты, Алан. Ты и твоя грубость. Я больше не намерена это терпеть, так и знай. Я собираюсь пригласить ее на обед, и ты тоже придешь. И не только придешь, но и будешь с ней вежлив.

– Мама, если Эбони узнает о моем присутствии, то она не придет.

– Тогда мы не скажем ей, правда? Пусть она думает, что этим вечером ты занят.

Ну что ж, подумал Алан. Определенное садистское удовольствие можно получить от пребывания за одним столом с ней, вынужденного вежливого общения и невозможности отвечать на ее болезненные маленькие колкости.