Под парусом в Антарктиду - [38]

Штиль переполз в ночь. Море кажется спокойным, но яхту мотыляет, она машет и машет мачтами. И вся эта благодать залита лунным светом. Странно, но в середине Бразильского течения нас дрейфует на север, то есть против течения. Наверное, потому, что под нами вершины по 3000 метров высотой и немного не дотягивают до поверхности — на 12 метров, 23, 44. Вершины стоят на пути течения и закручивают его, в некоторых местах этого лабиринта оно идет в обратную сторону.

«Урания-2», поскрипывая блоками, поднимается наверх, на зыби, где мы осматриваемся и спускаемся вниз, в яму. Оттуда опять на волну вверх. Зыбь могучая громоздится, потом уходит вниз, и все это медленно, величаво, по-океански. Странно, но именно в этом спокойном и беззлобном океане опять приходит чувство отчаяния, неверия, моральной усталости. Что с нами будет? Без солярки, без денег на возвращение, и уже кончаются продукты. Если что-то с нами случится, как быть? Все-таки, как же мне не хватает здесь Валерки Тимакова, моего Тимы! Мне нужна была поддержка здесь словом и делом, особенно когда нужно было принимать решение, то, что всегда категорично и несколько эмоционально делал Валерка. Он по узловым моментам высказывал мне свое мнение и при этом очень часто повторял мои собственные мысли, опасения и т. д. Ребята были новые, и, на мою беду, они слишком буквально приняли меня за капитана, оставив себе роль исполнителей.

Почти любое дело начиналось с команды капитана. Через месяц плавания это меня начало раздражать. Изначально я полагал, что Дима, как старпом, возьмет на себя часть проблем. Он был опытнее других, мы с ним ходили до этого по Балтике и даже ни разу не поругались, а в Москве, как мне тогда показалось, здорово понимал мою беготню с завернутой в пеленки экспедицией. Тогда мое предложение быть старпомом он принял легко и, как потом выяснилось, без обязательств со своей стороны. На яхте он был перегружен семьей и был далек от механики движения яхты по океану и даже нервен, когда, не зная матчасти, ему приходилось участвовать в смене парусов. По незнанию путался в веревках, мог вместо оттяжки гика отдать топенант. Он молчаливо уходил от яхтенных и экспедиционных проблем, оставляя меня один на один с ними. Постепенно набирал силу и становился ключевой фигурой Валера. Он очень быстро усвоил матчасть, понял механизм и последовательность работы с парусами, причем оставался достаточно самостоятельным, не ища для себя выгоды — эта была его основная черта. Кроме этого, он обладал хорошим опытом по части механики и так помогающей в море интуицией. Теперь, когда у нас возникали проблемы, я звал Валеру.

Как ни странно, ночью не чувствуешь такого внутреннего упадка, как днем и под вечер. Сидя ночью за штурвалом, я обдумывал ситуацию и, как правило, находил для себя какие-то варианты решения. Признаюсь, что часто это были лишь какие-то психологические ухищрения с целью успокоить себя самого и взглянуть на старую ситуацию с другой стороны. По ночам, мне казалось, я находил пути решения мучивших меня проблем и выскальзывал из цепких лап безысходности, и вроде как начинал жить и говорил себе вслух: «Все нормально, Гера. Все хорошо».

А над Атлантическим океаном висело звездное небо уже южного полушария, и по нему метались мачты кэча «Урания-2». К постоянному шелесту моря прибавился более громкий, настойчивый плеск разрезаемой штевнем волны и ритмичные удары барабанивших по корпусу волн.

Трудно представить, что после суток штиля в неподвижном, ртутном море к вечеру «Урания-2» могла лететь под парусами, делая по восемь узлов.

Перед самой темнотой пришло усиление ветра, и яхта, надрываясь в безумной парусной тяге, вспарывала волну и, не успевая выровняться, улетала в следующую за очередным валом яму. Вчетвером выскочили на палубу и зарифились на полную катушку. Приятно было, все обсудив еще в рубке, одновременно выйти и разом погасить все страсти на палубе, усмирить громадный, наполненный ветром грот, сбрасывая в ловушку бесконечную его плоть, пока яхта на приводе рубится через волну. И ветер, почти встречный, позволил разом сорвать все 150 метров дакрона, отрывая его от мачты, краспиц и вант, и отправить это в ловушку. Обычно этим занимаемся мы с Валерой, подбадривая друг друга хриплыми натужными криками, потом одновременно Валера забивает риф-кренгельс на передней шкаторине, я через лебедку обтягиваю заднюю шкаторину, а двое на фаловой лебедке уже набивают остатки грота. Все происходит быстро, от грота остается только одна его третья часть, хорошо растянутая. Почему-то тянет все время смотреть на нее, любоваться. Потом, в таком же темпе, но без лавы человеческой энергии, проходит «подчистка»: подтравливается топенант, гикашкот, скапливаются концы. То же самое проделывается с бизанью, но бизань после грота — вообще детская забава. Сбросив лишнюю парусину, яхта выпрямляется и, как правило, выдает все те же узлы, только уже без надрыва, идет более элегантно и раскованно, не опасаясь волны и ветра.

Вахтили мы по-прежнему с Аркадием с 0 часов до 4 часов утра и с 12 дня до 16 часов. Нас менял Дима, к которому в отсутствие Боцмана пришел Иван, а в третью вахту, с 8 до 12, и с 20 до 24 часов заступал Валера, и ему помогали добровольцы. Иван всячески старался отпихнуться от вахты, она отрывала его от любимой им радиосвязи, лишая свободы, к которой он успел привыкнуть, будучи единственным человеком на яхте с факультативным посещением вахт. Вахта, наконец, отрывала его от сна, путала планы по изучению английского языка, который он яростно принялся совершенствовать. За рулем он мог посидеть в любое удобное время, когда бы захотел, а тут приходилось рулить конкретно, два раза в сутки по четыре часа. Он, конечно, страшно был этим недоволен и всячески старался изменить ситуацию, подсаживался ко мне, заводил разговоры, жаловался на свою тяжелую жизнь. Временами ему действительно доставалось, когда накладывались сеансы радиосвязи и электроремонты.