Под маской араба - [5]

— Куда направляешься, брат мой? — спросил он меня.

— Держу путь на Суэц, как сам можешь видеть! — отвечал я.

— И каково место твоего назначения?

— Вади Фури: там наш повелитель — да продлит его дни Аллах! — назначил на завтра охоту!

Следуя примеру Рабьи, я ослабил поводья, и, работая пятками, мы перевели верблюдов в быструю рысь. Так мы ехали рядом по недвижной пустыне, которая, под знойным дыханием начинающегося дня, уже затянулась синеватой дымкой.

Тени, упадавшие от нас, становились все меньше.

— Завернем вон в ту боковую долину: пора и закусить, — обратился я к своему спутнику.

Рабья принял мое предложение. Мы перевязали верблюдам ноги у коленей и оставили их пастись без присмотра. Поев и напившись кофе, мы отправились на поиски своих рысаков. Разыскивая свою «Любимицу», я наткнулся на труп, раздетый донага, валявшийся на каменистой почве среди скал. Лицом он уткнулся в землю. Мы перевернули тело. На туловище несчастного зияла рана, доходившая почти до половины живота.

— Прикроем тело камнями! — предложил я Рабьи.

— Права твоя речь, о Абдельвахид, — согласился он со мной.

Труп был уже завален камнями почти до самых пят, как вдруг Рабья внезапно вскрикнул и выпустил из рук камень, который он подтаскивал к месту погребения. Я подскочил к месту происшествия и увидел, что в правую руку несчастного глубоко впился скорпион и притом черный — самый опасный из всех. Я отдернул гада и придавил его ногой, а затем бросился к своей сумке, прикрепленной у седла, и притащил ланцет с тем, чтобы возможно скорее вырезать мясо вокруг укуса. Но лишь только Рабья завидел нож у меня в руках, как объятый страхом, испустил страшный вопль и закричал:

— Заклинаю тебя твоей бородой — не трогай!.. — и свалился без сознания.

Я решил воздержаться от оперативного вмешательства, снял с своего приятеля пояс и крепко перевязал им руку, так что пораженная часть мякоти сильно выпятилась наружу. Вслед за тем я стал пускать клубы дыма ужаленному в нос и тем привел его в чувство.

— У меня в шатре, — с трудом выговорил он, — есть снадобье, оно изготовлено из слюны больного падучей. Это противоядие против любого яда.

Не вступая в дальнейшие разговоры, я заставил дромадера своего приятеля стать на колени и помог ему взобраться на седло. При помощи кушака я привязал несчастного к заднему колышку седла, и мы понеслись, что было духу, к шатру бедуина.

Рабья оставался недвижимым: он налег всем телом на передний колышек седла, а ноги его болтались безжизненно по бокам. Но вот мы и у цели. Не теряя ни минуты, я соскакиваю с верблюда и заставляю другое животное осторожно стать на колени. Мальчик — сын Рабьи — с причитаниями возится возле меня. С его помощью я отвязываю спутника от седла. От страха он потерял способность речи, на него страшно взглянуть: лицо — иссиня-черное, правая рука — одна сплошная опухоль. Мы внесли больного в шатер и уложили его там. Сосед по стоянке не замедлил прибежать с маленькой склянкой и принялся втирать какую-то мутную жидкость в том месте на среднем пальце Рабьи, где виднелась красная точка укуса. Немного спустя больной очнулся и попросил пить. Втирание повторили. Мальчик заботливо перевязал руку отцу, и тот впал в тяжелый лихорадочный сон.

Скоро старику-бедуину стало, очевидно, лучше: на теле выступил пот, лицо потеряло свою зловещую окраску; очнувшись, он попросил воды, а затем погрузился в спокойный сон.

Убедившись, что в моем уходе больше нет надобности, я вышел из шатра, взгромоздился на верблюда и двинулся в дальнейший путь, через какой-нибудь час миновав вход в злосчастную долину.

В течение четырех часов я ехал без всякой помехи все на восток. Я перевалил через обширное скалистое плато, едва прикрытое тонким слоем летучего песка. По правую руку показались мягкие очертания дюн, расположенных полукругом. Они перемежались с полосами скал, которые казались отмелями среди песчаного моря.

В долине между скал солнце уже коснулось горизонта. Легкий ветерок подул с востока и донес до меня запах падали. Вонь все усиливалась. Вдруг послышались раскаты смеха. Казалось, что смеется ребенок. Это выла гиена, как известно, имеющая обыкновение с наступлением сумерек покидать свою берлогу и приближаться к местам, где хозяйничает человек. Взрывы хохота все приближались. Я замедлил ход «Любимицы» и стал всматриваться в том направлении, откуда слышались звуки. Запах падали становился все нестерпимее. Вскоре я увидел труп верблюда, огромный скелет которого, подобно привидению, выделялся на белом песке пустыни. Совсем замедлив шаг верблюда, туго натянув поводья, я медленно подъехал к холму, образованному выветрившимися скалами. Обогнув один из утесов, я попал в естественную выемку и здесь остановился, держась в тени отвесного барьера скал.

Снова раздался отвратительный хохот. Я крепко обмотал поводья вокруг левой кисти, а правой рукой тихонько стал наводить ружье. Наконец, я завидел гиену. Нас разделял, может быть, какой-нибудь десяток шагов, когда я наконец выстрелил. Гиена кувырнулась через голову и рухнула наземь раньше, чем я успел нажать курок во второй раз.