Под ливнем багряным - [107]

— Король Англии и Франции Ричард приветствует славные общины и выражает милостивое согласие принять их представителей в Майл-Энде.

Вздох радости заглушил удивленные возгласы. Затаив недоверие, люди встревоженно искали друг у друга ответа.

— Почему в Майл-Энде? Не в Тауэре?

— Или снова обман?

— Уж не хотят ли они выманить нас из Лондона?..

Уот Тайлер знаком подозвал к себе командиров.

— Отсюда никуда не уходить. Усилить охрану ворот. Джек Строу и Джон Фарингдон останутся в городе, а мы с Уилом поедем в Майл-Энд, — бросал он торопливые распоряжения.

— Не ловушка ли это, Уот? — встревоженно нахмурился Болл.

— Не вижу смысла в маневре, — подумав, ответил Тайлер и слегка пришпорил свою Златогривку. — Там люди Уила. Король сам окажется в западне.

С лязгом распахнулись ворота, медленно поехали вверх заостренные колья решетки.

— Смотрите, король! — словно ветер пронесся над площадью. — В самом деле король… Они едут в Майл-Энд.

Ричарда сопровождала небольшая свита придворных, рыцарская кавалерия и городские нотабли. По обе стороны за королем следовали карета матери-опекунши и оба дяди; приотстав на корпус, тряслись в седлах прочие августейшие родственники, ближайшие советники и друзья. Ни «разбойника Хоба», ни канцлера среди них не было. Церковь представлял Лондонский епископ Куртней.

Кавалькада определенно направлялась к Олдгейту.

Люди стояли плечом к плечу. Лишь перед самой грудью вороного испанца, на котором трусил бледный мальчик в бордовом камзоле, они вынужденно расступались, освобождая проход. Как повествует «Анонимная хроника», «король робко ехал к месту встречи; он был подобен ягненку среди волков, подобен человеку, находящемуся в величайшем страхе за свою жизнь, и он кротко убеждал стоявший кругом народ».

Этот участок пути от площади до Олдгейта, пожалуй, был наиболее опасным. Сотни рук хватались за стремя, ловили наборную уздечку, вцеплялись в парчовый чепрак. Конь взбрыкивал и храпел. Повстанцы осыпали потрясенного, почти теряющего сознание седока упреками и горькими жалобами.

Не лучше было и состояние свиты. Эдмунд Ленгли, прокусив до крови губу, затравленно озирался по сторонам. Бомонт поминутно тянулся к кинжалу и тут же, словно обжегшись, отдергивал руку. Даже Солсбери, несмотря на внешнюю невозмутимость, готов был провалиться сквозь землю. Он не столько боялся за свою жизнь, сколько страдал от мучительного позорного ощущения полнейшей растерянности. Он ощущал себя голым, связанным по рукам и ногам, точно какой-нибудь жалкий бродяга, выставленный на всеобщее поругание. Как медленно, с какой боязливой обреченностью продвигался блестящий поезд! Клеймом бесславия жег этот мишурный блеск.

Первым не выдержал Томас Холланд, кузен Ричарда. Миновав неподатливое скопление площади, он при первой возможности вильнул в сторону и поскакал к Чипсайду.

Воспользовавшись минутным замешательством, Томас Фарингдон ловко ухватился за гриву королевского скакуна.

— Как же будет с изменниками? — потребовал он. — Должна же восторжествовать справедливость?

— Да-да, справедливость, — пролепетал Ричард, кривя жалкой пульсирующей улыбкой.

— Вы слышали, братья? — Фарингдон подпрыгнул, выбросив вверх сжатые кулаки. — Король сказал, что с изменниками следует поступить по справедливости!.. За мной, в Тауэр!

Эрл Солсбери прошептал благодарственную молитву. Небо приняло жертву! Брошенные на произвол судьбы канцлер и казначей отвлекут разящую молнию. Так распорядилась судьба.

Проскочив Олдгейт, лошади перешли на рысь. И животные, и седоки словно почувствовали, как спали с них пригибающие к земле оковы. С разрядом невидимой искры что-то переменилось внутри и вокруг, какие-то рычажки перескочили и сдвинулись, освобождая колесики, вращающие светила.

«Глас свыше, — мелькало в мозгу Солсбери, когда он, не разбирая дороги, скакал по полям Уайтчепеля. — И никто не виновен: судьба».

Оставшись один в наполненной шорохами и гулом капелле святого Иоанна, Симон Седбери сорвал с себя церковное облачение: пахий с лентами, шитый в Риме и освященный на гробнице святого Петра, золотую епитрахиль, амикат с витыми шнурками.

На скорую руку обрядившись в суконную мантию олдермена, он повернул резную панель и шмыгнул в потаенную дверцу. Каменная узкая лестница крутым винтом уходила в подземелье. В лицо пахнуло застарелой плесенью.

Тайный ход выводил за крепостную стену к незаметному гроту, отделанному под водосток. Отсюда по толстому бревну с насечками вместо ступенек нетрудно было спуститься на причал, где на самом дальнем конце покачивалась закрытая гондола.

На беду примаса, рядышком полоскала белье дворцовая прачка, старательно елозившая коленами по мокрым доскам. Не успел Седбери отвернуться от полных икр и лиловых пяток, как она оборотилась, испуганно вскрикнула и вдруг заголосила, всполошив не только матросов, но и огородников на склоне холма. Мужество покинуло примаса. Проклиная глупейший случай, он покорился року. После злосчастной прогулки по Темзе нельзя было положиться даже на королевских гребцов.

В Тауэре уже хозяйничали повстанцы, которых пропустили через ворота от имени короля. В поисках попрятавшихся изменников они облазали все помещения и переходы, не остановившись даже перед запретной дверью королевской опочивальни. Кентские, эссексские, хартфордские поселяне и мечтать не смели, что смогут когда-нибудь очутиться во дворце помазанника господа бога. Вокруг была масса красивых, подчас совершенно непонятных вещей. Привлекала любая мелочь, каждая диковинка вызывала веселое любопытство или ожесточенный спор.