Под крыльями — ночь - [64]
Семь полетов произвел я на новой машине, пока наладил работу всех служб самолета по своему вкусу. Самолет мне понравился своей скоростью, маневренностью, он напоминал мне мой первый самолет, но, кроме того, был более устойчивым на взлёте и посадке.
Проверяли и тщательно подготавливали свои рабочие места и мои товарищи — штурман Николай Кириллов, стрелок-радист Василий Максимов и стрелок Рогачев, бывший прежде в экипаже Александра Краснухина.
Встал вопрос об опознавательном знаке. Прежний ставить не хотелось.
Как-то полковник Гаткер спросил, нравится ли мне новый самолет.
— Как стрела, — ответил я, и тут же мелькнула мысль нарисовать вдоль фюзеляжа голубую, окантованную красным, изломанную стрелу в виде молнии. Экипаж одобрил эту идею, и стрела была нарисована.
С благодарностью я до сих пор вспоминаю симпатичного парнишку гвардии рядового Володю Зайцева, нарисовавшего стрелу. Каждый раз, бывая на аэродроме, Володя наведывался к самолету, по-детски любовался своей работой и с гордостью произносил: — И моя стрела метко разит врага!
Очень красиво получилось. Самолет стал выглядеть как-то внушительней. Глянешь на острие стрелы, и кажется, что даже скорость у него значительно больше, чем у других.
К боевому вылету у меня всё было готово. Предстояли бои на Курской дуге.
Над полем Курской битвы
Курская битва — одна из крупнейших в Великой Отечественной войне. Ход ее и значение известны теперь каждому школьнику.
Мы тщательно готовились и ждали приказа. Готовил и я свою эскадрилью, в составе которой были одни лишь молодые экипажи, имевшие очень малый боевой опыт.
Как только началось наступление противника из районов Орла и Белгорода в сторону Курска, мы начали бомбить скопления войск в этих пунктах. В моей эскадрилье летали я, два летчика — Шабунин и Чижов, на счету которых было по десяти боевых вылетов, и три летчика, только что приступивших к боевым полетам.
Первый день прошел благополучно. Все выполнили задание и вернулись домой. Погода установилась отличная, безоблачная. Время полета небольшое, в среднем три с половиной часа. Только и летать молодым экипажам. Но зенитная оборона гитлеровцев была такой плотной, что я очень беспокоился за своих необлетанных птенцов и всё свободное время учил их, как маневрировать в зоне зенитного обстрела.
И всё-таки не уберег их. На следующий день двух моих молодых летчиков сбили над Орлом. Оба погибли.
Осталось в моей эскадрилье четыре экипажа, и среди них один молодежный. Командир экипажа летчик Савельев — беленький безусый юнец лет двадцати, совсем еще мальчишка. Как о сыне тревожился я о нем. Долго беседовал с ним перед полетом, рассказывал о характере немецкой обороны, о том, как маневрировать в зоне зенитного огня, да разве можно всё передать словами? Только опыт является лучшим учителем.
7 июля было запланировано два боевых вылета.
Взлетела первая эскадрилья, вторая. Взлетают мои соколы. Передо мной выруливает на старт молодой летчик. Некоторое время видел его, потом сумерки сгустились.
Подходили к Орлу. Обшаривают небо прожекторы, их много, очень много. Интенсивно бьет зенитная артиллерия. Нижняя кромка разрывов на нашей высоте — 4 тысячи метров.
Внизу видны густые трассы автоматической артиллерии. Зеленые, красные, белые…
Естественное стремление каждого летчика — уйти повыше от разрывов. Но здравый смысл подсказывает, что это не всегда целесообразно. Здесь простой расчет. Если я лечу ниже разрывов, то рискую быть сбитым только прямым попаданием крупнокалиберного снаряда. Если я буду над разрывами, то шансы быть сбитым увеличиваются: снаряд, разорвавшийся ниже, поражает большее пространство, ведь все осколки рассеиваются в направлении полета снаряда. При навесной стрельбе с дальних позиций снаряд разрывается, уже пройдя верхнюю мертвую точку, на снижении, и опасность поражения здесь обратная. Но это бывает редко и только при заградительном огне. А здесь огонь прицельный.
Иду чуть ниже зоны разрывов. И вдруг — вспышка и черный комок дыма почти у самой кабины. Я даже вздрогнул, но самолет летит — значит, всё в порядке.
Впереди на фоне неба виднеется силуэтик другого самолета, а вокруг рвутся снаряды. «Ниже спускайся, ниже, куда ты лезешь!» — говорю я про себя и вдруг вижу разрыв под самым его фюзеляжем.
Снаряд попал в бомболюки, и там, где недавно был виден силуэтик самолета, ничего не осталось. Огромный клуб дыма и мелкие клочья от самолета вскоре скрылись во мраке ночи. «Неужели Савельев?» — горько подумал я.
Каждая секунда могла и для нас оказаться последней, а время будто остановилось. Но вот долгожданные щелчки пиропатронов, бомбы сброшены. Свободный разворот — и сразу как-то легче: цель поражена. Получив две пробоины на развороте, возвращаюсь домой и узнаю горькую весть: да, то был мой экипаж.
В следующий полет мы пошли втроем: я, Шабунин и Чижов. И всю Курскую операцию 3-я эскадрилья работала в этом составе.
В других эскадрильях было больше «стариков» следовательно, меньше потерь.
Напряжение битвы на Курской дуге нарастало. Вся авиация была брошена в бой. Перед нами поставили задачу беспрерывным огнем с воздуха держать под ударом скопления войск в районе Орла. Как можно больше вылетов. Как можно больше бомб. Горючего брали в обрез: всё загружали бомбами.
