Под крыльями — ночь - [61]

Немало нервов стоило Даншину составление докладных записок. Конец этой волоките положил командующий. Он приказал списать оборудование и не мешать экипажу работать.

К этой истории можно добавить, что Даншин тогда побил все рекорды продолжительности полета — он продержался в воздухе свыше 15 часов.

Однажды мы получили задание бомбить одну из целей в южном направлении. Метеорологическая обстановка была очень сложной, и большинство экипажей вынуждено было вернуться с полпути. Оставшиеся, среди которых были Даншин и я, продолжали полет. Мы шли с набором высоты, чтобы миновать фронтальную облачность поверху. Небо подернуто густой мглой. Потом самолет начал «лизать» облака. Пока ничего страшного. И вдруг — густая черная темень. Интенсивное обледенение, кабины полны снега, он проникает во все щели.

Не теряя ни секунды, я начал разворот, чтобы уйти из этой кутерьмы. Ведь самолет попал в «конус» облака, и если не прекратится потеря высоты, обледенеет еще больше. Маневр удался, хотя метров сто мы всё же потеряли. И едва вышли из облака, как под нами, немного левее, на земле произошел взрыв. Ярко осветились облака, затем зарево стало медленно тускнеть и померкло. Все признаки того, что взорвался самолет.

— Видел? — спрашивает Кириллов.

— Да, наверно, кто-то из наших, — отвечаю.

В ту ночь вернулись все, кроме Даншина.

Ходили слухи, что уже после войны в болотистой местности на Брянщине жители обнаружили обломки самолета и останки людей. Мне рассказывали, будто бы по документам установлено, что это самолет Даншина. Не знаю, правдоподобны ли эти слухи. Но Даншина с нами больше не было. Тяжесть потери я ощущаю до сих пор. Лишиться такого боевого экипажа, таких товарищей, как Даншин, Ширяев, Бондаренко и Ткаченко!

Расскажу о некоторых других моих товарищах.

Командир звена Федоркин. В старом полку он был в составе 3-й эскадрильи. Летал редко, несколько раз попадал в тяжелые условия и почти ни разу не приходил с задания нормально. Замкнутый, угрюмый, он болезненно переживал свои неудачи — не только прошлые, уже случившиеся, но и будущие, которые казались ему неизбежными. Он стал бояться летать на боевые задания. Часто придирался к технике, к работе моторов, за что его невзлюбили техники. Это его самолет мне пришлось облетывать по просьбе инженера Дороговина.

Я сразу понял, что одной единицы в числе боевых экипажей у меня уже нет. Или не пойдет на задание из-за «плохой» работы матчасти, или прекратит выполнение задания по метеорологическим условиям, или еще что-то.

Так оно и вышло. При первом же его полете на задание он был подбит и на обратном пути посадил самолет в Тульской области на фюзеляже. А перегонять такие самолеты на свой аэродром обязан лично командир эскадрильи. Это прибавило мне лишней работы.

Прибывающие в часть молодые экипажи были недостаточно подготовлены для ночных полетов, и командование решило открыть для этих экипажей школу усовершенствования. Начальником ее был назначен В. Ф. Тихонов — заместитель командира полка. От нашего полка я рекомендовал в инструкторы Федоркина, зная, что он имеет немалый опыт инструкторской работы.

И как преобразился человек! Исчезла подавленность, замкнутость, даже болезненность исчезла. Не было с его стороны ни одного нарекания на работу матчасти, хотя самолеты, используемые в школе, были второй категории. И с каким усердием, мастерством выполнял Федоркин порученное ему дело! Он был великолепный педагог. Человек нашел свое призвание.

Школа базировалась в расположенном неподалеку от нашего полка городке. По окончании ее молодые экипажи направлялись прямо в часть и благополучно летали на боевые задания. Федоркин по-прежнему числился командиром звена в моей эскадрилье и хотя на боевые задания не ходил, пользу в своем новом качестве приносил немалую. А главное — человек обрел свое место в боевом коллективе.

Командир звена Иванец. Стройный, крупного телосложения, с мужественным лицом, моложе меня, но уже изрядно поседевший; в прошлом — гражданский летчик. Спокойный, уравновешенный, без особого рвения, но и без медлительности он включился в боевую работу части.

И в первые же дни пребывания в полку Иванец не вернулся с задания. Прошел день, другой, неделя — товарища нет. Семья его, жена и двое детей, жила в Алма-Ате. Послали туда извещение и личные вещи… Очень тяжелая процедура. Мне легче было пережить потерю своего боевого товарища, чем сообщить об этом его семье. Я отчетливо представлял себе неутешное горе, которое принесет лаконичное извещение — «пропал без вести» или «погиб смертью храбрых при выполнении боевого задания».

Прошло больше месяца, и вдруг ко мне в комнату входит какой-то худой, истощенный, пожилой солдат. Что-то знакомое… Да это командир звена Иванец!

— Жив! Вернулся! Ну, рассказывай.

…Над целью снаряд прямым попаданием угодил в мотор, и он загорелся. Мотор еще работал, но уже горел. Сначала медленно, только дымил, и этим воспользовался командир корабля, упорно ведя его на восток, надеясь сесть у своих.

По данным штурмана, до линии фронта оставалось лететь минут десять, а пожар всё больше разгорался. Вот самолет вспыхнул ярким пламенем, и экипаж, не ожидая команды, выбросился на парашютах. Летчик продолжал полет. До линии фронта минуть пять, но огонь уже пробрался в кабину, загорелась одежда. Дышать стало нечем, и, открыв колпак, Иванец выпрыгнул. Тут же, почти рядом, не долетев до земли, самолет взорвался. Летчик приземлился с парашютом.