Под крылом земля - [9]

И вот мне он поручил отрулить на старт свою машину. Чтобы не выказать радости, я придал лицу недовольное выражение и спросил, где сам майор.

— Мало ли где, — ответил Абдурахмандинов. — Например, на предполетной подготовке. Обещал подъехать. Не надо волноваться, товарищ лейтенант. Зачем волноваться? Машина в готовности. — Он, как видно, был на страже интересов своего командира.

Мне очень хотелось побыть в самолете Сливко, сравнить его со своим, а главное — увидеть, как подготовлен самолет к ночным полетам. Не заходя на КП, я пошел за Абдурахмандиновым.

Первое, что бросалось в глаза на стоянке самолета Сливко, — это хозяйственность. Вместо ящиков с песком, которые находились у самолетов скорее для отвода глаз, чем на случай пожара, в землю врыт добротный ларь с крышкой, выкрашенной в красный цвет. Металлическая часть лопаты, приделанной к ларю специальными скобами, густо смазана техническим вазелином. Баллон со сжатым воздухом лежал на специальной подставке и не мог примерзнуть к земле. Резиновые трапы на плоскостях предохраняли металлическую обшивку от повреждений при ходьбе по ней.

Абдурахмандинов посмотрел на меня, как бы приглашая полюбоваться интересным зрелищем, и уверенно потянул за веревку. Чехол в одно мгновение сполз с машины, словно полотнище с открываемого памятника. Это мне очень понравилось. Мой механик затрачивал на расчехловку не менее пяти минут. А как они нужны, эти минуты, когда самолет готовится к боевому вылету!

Тщательно вымытая машина предстала передо мной во всем своем величии. Она действительно была похожа на боевой памятник!

Я вытер ноги о коврик и залез в кабину. В ней было очень чисто, на приборной доске, выкрашенной в голубой цвет, выделялись черные циферблаты приборов.

Шплинт вскочил на плоскость и раскрыл деревянный чемоданчик. Я увидел в нем специальные гнезда с инструментом. Он достал из одного гнезда плоскогубцы — открылось донышко, выкрашенное в красный цвет. Цвет этот теперь назойливо напоминал механику, что плоскогубцев нет, что они, если допустить халатность, могут остаться в самолете.

«Надо сказать, чтобы Мокрушин тоже завел такой чемоданчик», — подумал я.

Законтрив горловину бензобака, Абдурахмандинов сказал, весело подмигнув:

— Теперь порядок, товарищ лейтенант. — Он снял с капота ватный чехол, от мотора заструилось волнистое марево. — Запускайте.

Мне не пришлось выбирать путь: он был обозначен флажками, расставленными дежурным по стоянке. Около каждого флажка стоял кол с красным сигнальным огоньком. Путь к старту напоминал речушку с бакенами у берегов. Наконец я вырулил на укатанное поле — словно в море попал — и прибавил скорость. Сбоку полз еще самолет, чуть поодаль еще. Вот мы пересекли отшлифованную тяжелыми катками взлетно-посадочную полосу. На старте самолеты встречал дежурный офицер, старший техник эскадрильи Осипов. Он, как милиционер на перекрестке улиц, махал белыми флажками, показывая машинам направления.

Самолеты становились в ряд так, чтобы между плоскостями свободно прошел автомобиль.

Я не учел этого, и начальник аварийной команды — старшина Герасимов — заставил меня сделать новый заезд на красную линию.

Это был не тот Герасимов, с которым я разговаривал после поездки в санях. С этим Герасимовым шутить было нельзя. И вообще на ночном старте все было строже, даже торжественнее.

Поддавшись общему настроению, я, прежде чем вылезти из самолета, с самым серьезным лицом (знал — на меня смотрит Абдурахмандинов) проверил освещение кабины. Оно было настолько слабым, что я едва различал свои руки.

— В чем дело? — строго спросил я у механика. Но он только снисходительно улыбнулся:

— Стоят экраны. Чтобы не было отсветов на стекле. Как я забыл об этом, ведь проходили! Надо быть осторожнее с механиками. Подрывать свой авторитет не годится.

Мне очень хотелось остаться на старте. Но я решил: мое присутствие здесь так же не нужно, как не нужно было оно на стоянке во время шторма. И теперь, и тогда я только срамил себя в глазах подчиненных.

Я выбрался на плоскость. Было свежо. Выплывшая из-за леса луна с отрезанным краем походила на пожарную каску. Абдурахмандинов, направляя жиденький свет фонарика то в одни бронелюк, то в другой, стал осматривать мотор.

Вдали замелькали силуэты людей.

— Инженер-майор прибыл, — проговорил Абдурахмандинов. — Не любит, когда на старте ходят вразвалку.

Механик сказал правду. На пути от самолета к стартовому КП я повстречался с Одинцовым.

— Товарищ лейтенант, — заметил он холодно, осветив меня фонариком, — ускорьте шаг. У КП всех, кто не принимает участия в полетах, дожидается машина.

На машине, о которой говорил Одинцов, приехали летчики, участвующие в ночных полетах, штабное начальство, молоденький врач из санчасти Верочка Стрункина — симпатия холостяков — и кое-кто из обслуживающего персонала. Почти все они были на стартовом КП.

В помещении, похожем на вагончик полевого стана, горела малюсенькая лампочка. Ее скудные лучики едва достигали стен, завешанных инструкциями и плакатами.

— Почему так темно? — вырвалось у меня.

— А, это ты, старик? Иди-ка сюда, правее бери, — послышался грубоватый голос майора Сливко, и я увидел, как запрыгал огонек папиросы, которую он не вынимал изо рта. — Вот наш уважаемый капитан медслужбы утверждает, что летчики перед работой ночью не должны глядеть на свет. Это, в общем, правильно. Мы не кошки.