Под крылом - океан - [14]

Глебов мог бы и не заметить такую малость или, заметив, не придать значения. Выбирать триммер или не выбирать — это дело хозяйское, как летчику на душу ляжет. Но он, Глебов, сам так не делал. Да, есть тянущие усилия, ну и что? Подержи, применив силу! После запуска подъемных двигателей нагрузка сама снимется.

Глебов ничего такого не стал говорить, смотрит, что будет дальше. Махонин запустил подъемные двигатели, запросил посадку. Все пока спокойно, хорошо, и посадку разрешили, но уже видит Глебов, как задергал Махонин ручкой управления — мелкие движения вперед-назад, вправо-влево. Засуетился парень. И было из-за чего: до площадки о-го-го еще сколько, а самолет уже на пониженной скорости. Зато высота в полтора раза больше необходимой.

— Ты что так рано затормозил? — подал голос Глебов.

— А я не тормозил, — с полной правотой в голосе ответил лейтенант.

— Отпусти ручку, — очень спокойно сказал инструктор.

Махонин отпустил. И Глебов ее не взял.

— Ты видишь, куда самолет летит? Я тоже не держу ручку.

Самолет вроде как вспухал на восходящем потоке, переходя из снижения в набор высоты.

— Видишь, куда полез! А он должен идти по глиссаде! Откручивай триммер назад и сажай самолет!

Для лейтенанта это, пожалуй, была невыполнимая задача.

Что такое лишняя высота? Представьте, вы стоите на круглом столе в метре от земли, а потом вас подняли на двадцать метров. В каком случае круг стола закрывает внизу большую поверхность земли? Чем выше стоишь, тем дальше видно, но под тобой остается невидимой большая зона. Так и в самолете.

Махонин отдал ручку от себя, однако с осторожностью. И как не будешь бояться, если с верхотуры не видно за обрезом кабины ни площадки, ни створа полосы! Куда снижаться, если глазу не за что зацепиться?

— Проверьте высоту! Идете выше! — забеспокоился помощник руководителя полетов на выносном командном пункте.

— Исправляем! — ответил ему Глебов.

Тут инструктор уже сам взялся за управление. Одним моментом прибрал обороты, отдал ручку, тут же вернулся назад — и вот, пожалуйста, площадка. Высокий подход для него не проблема. Но чтобы так исправлять, надо не одну сотню посадок на корабле сделать.

— Бери, досаживай! — передал Глебов управление Махонину.

Над площадкой и лейтенант чувствовал себя уверенно, выдержал снижение как по отвесу, мягко приземлил машину в центре площадки.

Однако полет в целом, надо признать, у него не получился. Первый блин, что называется, комом.

Пока рулили на предварительный старт для второго полета, Глебов много не говорил, не перечислял навалом всех ошибок летчика.

— Махонин, ты понял, в чем причина? Твой инструктор говорит, что высоко подходишь. Это следствие, а не причина. Самый кончик начинается после выпуска посадочных закрылков. Все остальное наматывается, как на клубок. Не бери триммер, ты же сильный парень. Посмотри сам, как будет получаться. Ты меня слышишь?

— Слышу.

И еще слышал Махонин заинтересованность инструктора. И сам начинал верить: «Точно, оттуда у меня ошибка».

Во втором полете он получше зашел на посадку. Высоту выдержал, но скорость не усмотрел, немного превысил расчетную.

Зато в третьем полете от взлета до посадки Глебов и пальцем не дотронулся до ручки управления. Весь полет лейтенант сделал сам. Не зря же его целую вывозную программу в полку катали.

Вылез Глебов из кабины и вместо замечаний сказал другое:

— Напрасно я не нарисовал тебе в плановой таблице два самостоятельных кружка. День счастливый! Ладно, готовься в следующую смену: два контрольных и два самостоятельных. Будешь летать.

Стоял лейтенант руки по швам и краснел перед Глебовым. Он и сам уже знал, что будет летать.

8

У командира с замполитом жизнь идет по одному кругу: аэродром, полеты, штаб, личный состав. Одни у них и заботы.

Вязничев сам зашел в кабинет замполита. Как был на полетах в шевротовой куртке поверх комбинезона, так и пришел к Рагозину. Сел на предпоследний в ряду стул, рядом положил фуражку — хоть и в гостях, но все равно хозяин.

— Фу-у-у — устал! Что, Володя, будем делать с Миловидовым?

Рагозин ждал этого вопроса. И готов был к разговору. Решая судьбу командира эскадрильи, никак не обойти замполита. Но сам разговора не начинал.

— Задайте, командир, лучше два вопроса, но полегче. — Рагозин разминал сигарету за своим столом.

— Что здесь сложного? — просто спросил Вязничев.

— Я разговаривал с Антоненко, он, вообще-то, не склонен винить Миловидова, — осторожно начал Рагозин. — Говорит, летчик тут не виноват.

Очень точно он вычислил точку опоры для своего первого шага в защиту Миловидова.

— Как не виноват? — не ожидал такого поворота Вязничев. К мнению ведущего испытателя он не мог не прислушаться.

— Самолет попал в зону сильного теневого завихрения…

— Чего-чего? — Куда девалась усталость Вязничева. — Какие завихрения? — Он сразу отвалился от спинки стула, оживился, как после удара гонга на очередной раунд.

— Антоненко сам собирался зайти к вам, командир. Короче говоря, при сильном боковике с подветренной стороны сопки образуется вроде воздушного мешка…

Рагозин набросал оранжевым карандашом контур сопки, обозначил стрелками кольцевое движение воздушного потока.