Под грифом правды - [19]

По прибытии в район назначения весь личный состав принял боевую присягу по подразделениям перед строем. Это было волнующим событием, ибо мы уже слышали гром приближающейся битвы и каждый давал клятву перед лицом своих товарищей мужественно и самоотверженно вступить в смертельную схватку с врагом.

Сложность обстановки, озабоченность исполнением ответственного задания быстро сближает людей. Поэтому уже через несколько дней между командиром дивизии генерал-майором Н.Ф. Гарничем, комиссаром Д.А Зориным и мною установились очень хорошие взаимоотношения. Это всегда помогало в разрешении любых вопросов на первом этапе боевых действий дивизии, а в последующем хорошие отношения переросли в крепкую фронтовую дружбу, помогавшую нередко добиваться важных результатов в работе, о чем будет рассказано ниже.

В течение трех дней, с 18 по 20 июля, наша дивизия вела упорные бои с сильной вражеской группировкой и понесла значительные потери. После этого нас вывели в резерв фронта для пополнения личным составом и вооружением. Но увы… не успели мы опомниться, как в начале августа дивизию погрузили в эшелоны и направили на вновь образовавшийся Брянский фронт. Экстренное создание этого фронта было вызвано тем, что крупная танковая группировка под командованием Гудериана, сломив сопротивление наших войск на юго-западном направлении и выйдя на оперативный простор, развивала наступление на Орел — Тулу — Москву.

Эшелоны должны были прибывать в район г. Почеп. Между тем, в это время я был вызван в Москву для получения указаний и к месту выгрузки эшелонов следовал на автомашине с двумя офицерами штаба дивизии.

Немецкий шпион Иванов

К месту выгрузки мы прибыли на сутки раньше, чем прибыл первый эшелон, в котором находилось командование дивизии. Разгрузка происходила на ветке, отходящей от основной магистрали, расположенной в живописном месте. Ровная, окруженнная небольшими лесными массивами и кустарником поляна, покрытая густой травой со множеством различных цветов, буквально как нарядная скатерть.

Разгрузка первого эшелона производилась рано утром, когда солнце только успело взойти и приятно пригревало своими лучами. После длительного пребывания в пути под бомбежкой немецких стервятников солдаты и офицеры выскакивали из вагонов и, наслаждаясь чудесной поляной, радовались прекрасному утру нового дня. Но, к сожалению, он не обещал ничего хорошего.

Через несколько часов прибыл второй эшелон, в котором находился артиллерийский полк. Так же, как и первый эшелон, быстро начал разгрузку. Но в самый момент напряженной работы, когда на месте разгрузки было большое скопление людей и техники, появилось около 20 немецких пикирующих бомбардировщиков — «Юнкерсов» (U-87). Первыми бомбовыми ударами они подавили зенитную артиллерию, прикрывавшую дивизию с воздуха, и, построившись в круг, начали бомбить эшелон. Это было ужасное зрелище. Каждый маскировался как мог в складках местности. Я лежал в сотне метров от эшелона в траве, и с каждым ударом очередной бомбы меня подбрасывало вверх. Вагоны от прямых попаданий разлетались в щепки. Казалось, время остановилось, конца бомбежки не будет и вообще не останется никого в живых… Но вдруг, очевидно по команде, все юнкерсы построились в звенья и улетели. Место, где стоял несколько минут назад эшелон, представляло самое печальное зрелище. Там и тут лежали убитые и искалеченные люди, горели вагоны, разбитая боевая техника. Горе и ужас охватывал каждого, оставшегося в живых.

Затем, опомнившись и придя в чувство, мы начали собирать народ, оставшийся невредимым, чтобы немедленно оказать помощь раненым. Спустя какое-то время меня отзывает командир дивизии в сторону и говорит: «Я уверен, что у нас действует крупный шпион! Идемте в штаб, я расскажу Вам подробнее». По дороге он мне рассказал, что как только разгрузился первый эшелон и подразделения заняли боевые позиции, он обратил внимание на подозрительное поведение командира батальона майора Иванова. На неоднократные вызовы в штаб он не являлся, посыльные найти не могли, и только адъютант комдива обнаружил его, когда он выходил с радиостанцией из спецмашины, в которой больше никого не было, т. к. расчет в тот момент был послан на рытье укрытий. Свое отсутствие Иванов объяснить не мог, вел себя растерянно и как-то пугливо. Это сообщение было очень важным для меня потому, что Иванов находился в поле зрения Особого отдела, но конкретных данных о его вражеской деятельности мы к тому времени не получили. Прямо надо сказать, что данных для ареста было явно недостаточно, но комдив так горячо убеждал меня, что столь неожиданный налет немецкой авиации был неслучаен, что о прибытии эшелонов сообщил немцам шпион и таковым мог быть только Иванов. Я начал верить ему и решил без промедления арестовать Иванова.

Подойдя к машине, где находился Иванов, я вызвал его через солдата-связиста, хлопотавшего у машины, и объявил Иванову, что он арестован. Отобрал оружие, снял снаряжение и сам доставил в Особый отдел. Тут же начал допрашивать Иванова.

Спустя буквально, несколько минут он признался в шпионской деятельности и сообщил, что по его сигналу бомбили наш эшелон. Иванов происходил из района немцев Поволжья, в совершенстве владел немецким языком, до войны систематически приезжал в Москву и встречался с представителем немецкой разведки, работавшим под дипломатическим прикрытием. Незадолго до начала войны он имел последнюю встречу с работником посольства Германии, от которого получил конкретные задания и способы их выполнения.