Под гнетом страсти - [92]

Сергей Сергеевич слишком хорошо знал женщин, чтобы сомневаться в их умении ненавидеть, знал также, как они умеют находить бесконечное количество способов, чтобы неожиданно нападать на тех, кого они наметили, и беспощадно терзать их.

При других условиях он беспокоился бы гораздо более, не зная, с какой стороны произойдет нападение, но что может сделать кокотка Анжель ему — князю Облонскому?

Она могла только подействовать на его сердце, отняв у него Ирену, но ведь это было неважно. Его состояния она не могла коснуться, так же, как и положения в свете.

Она будет дурно о нем говорить? Какое ему до этого дело? То, что будет сказано в ее обществе, до него не дойдет. Она будет обвинять его за недостойное поведение относительно ее дочери. Что ж! Посмеются над матерью, не пожалеют дочери и позавидуют ему!

Дело о браке ее дочери судом она не начнет. Она боится сама огласки! Притом Ирена ничего об этом не помнит, а если вспомнит, то, быть может, будут последствия, предсказанные доктором Берто.

Он усмехнулся холодной, злой усмешкой.

«Пустяки! — со смехом подумал он. — Гнев подобной женщины, оскорбления кокотки… напрасные угрозы бессильной злобы! Я еще в выигрыше… К черту эту кокотку, разыгрывающую из себя добродетельную мать, к черту, пожалуй, и дочь…»

Раздался звонок швейцара, и в кабинете без доклада появился барон Федор Карлович фон Клинген. Он был друг князя Облонского и однокашник по Пажескому корпусу — единственный товарищ детства и юности, которого князь не потерял из виду и с которым не разошелся на жизненном пути и сохранил близкие отношения. Федор Карлович был тоже из молодящихся стариков, хотя время и образ жизни поступили с ним куда беспощаднее, чем с князем Облонским, и носимый им парик, в соединении с искусною гримировкою, были бессильны придать этой ходячей развалине столь желательный для барона молодцеватый вид хотя пожившего, но все же бодрого мужчины.

Он вбежал в кабинет своей семенящей походкой, той походкой, которой ходят все молодящиеся старички, так метко названные Гоголем «мышиными жеребчиками».

К выдающимся представителям типа последних всецело принадлежал барон.

После взаимных приветствий оба друга уселись в кресла, закурили сигары и разговор начался с разного рода светских злоб и перешел, конечно, к последней интрижке князя, так оригинально окончившейся на вечере у «волоокой» Доры, на котором присутствовал и Федор Карлович.

— В чем же теперь заключается суть дела? — спросил барон.

— В чем? Кончено, мой друг, совсем кончено.

В голосе князя прозвучала холодная ирония, резкие, неприятные ноты.

— Это блестящее явление, и все продолжают до сих пор интересоваться, неужели оно не повторится?

— Для всех оно продолжалось лишь несколько минут, для меня же целых полгода, — заметил князь деланно небрежным тоном.

— И тебе надоело?

— Почти! — со смехом отвечал Сергей Сергеевич.

— Но надо согласиться, что она прелестна. Ты один только и умеешь находить таких.

— Да, действительно, красивее ее я не встречал! К несчастью, вмешалась мать!

— Анжель!

— Да, она сошла с ума!

— Полно! Она, кажется, превосходит всех дипломатов и ростовщиков на свете хладнокровием и расчетливостью.

— Честное слово! Знаешь ли, с каким она предложением, только перед тобой, являлась ко мне?

— Ну?

— Жениться на ее дочери!

— Что ты!

— Да! — захохотал князь.

Барон в свою очередь залился неудержимым, дребезжащим смехом.

— Не может быть!

— Это так же верно, как то, что я с тобой говорю.

— Серьезно?

— Совершенно серьезно, и все это сопровождалось слезами, просьбами и, наконец, проклятием и угрозами.

— Как… Анжель… просила? — удивленно, с расстановкой произнес барон.

— На коленях, барон, на коленях…

— Плакала?

— Еще как!

— Угрозы, — это я еще понимаю, хотя и считаю безрассудным. Начать в полусвете карьеру с тебя, да это обеспеченное состояние. Чего лучшего могла она желать для своей дочери?

— Я же тебе говорю, что она совсем сошла с ума. Ссылается на то, что она мать… Разыграла мне сцену из любой мелодрамы.

— И что же ты отвечал?

Облонский смерил барона взглядом.

— Князь Облонский не отвечает на… такие вещи. Я позвонил, и ее проводили.

На минуту собеседники замолчали.

— Знаешь ли, что бы я сделал на твоем месте? — заметил барон. — Она, вероятно, все еще влюблена в тебя?

— Не хвастаясь, признаюсь, что да.

— Ну так возьми ее обратно, отними у Анжель.

— Это мне прежде всего пришло в голову, когда Анжель сказала мне: она никогда не будет вашей любовницей… Но видишь ли, мой друг, Анжель хитра. Она, вероятно, научила свою дочь, которая ее слушается и участвует сама в этой комедии.

— Как так?

— Они разделили между собой роли. Мать угрожает и отнимает ее у меня, но притом по поручению последней говорит мне, что та умирает от любви ко мне.

— Да, это славно придумано, я узнаю Анжель.

— Какого-нибудь болвана, конечно, можно было бы поймать в эту ловушку, но меня не проведешь. Я поступил решительно… выгнал мать и разорвал всякие отношения навсегда.

Барон одобрительно качнул головой.

— Несчастная Анжель, представляю себе ее злость. Я знаю, на что она бьет. Знаешь, что будет дальше? — продолжал князь.

— Что?

— Дочка через несколько времени опять явится ко мне, бледная, расстроенная, чтобы снова завладеть мной.