Под гнетом страсти - [78]

— Ах, Боже мой, я понимаю ее злость! — вскричала, наконец, Дора с самой скверной гримасой, на которую только было способно ее круглое лицо. — Такая хорошенькая дочка и в таком возрасте… это страшно старит Анжель! Признайтесь, дорогой князь, — продолжала она, обращаясь к Сергею Сергеевичу, все время хранившему молчание — мужчины не решались задавать ему вопросы при виде его надменно-холодного, презрительного взгляда, — признайтесь, что с вашей стороны было далеко не великодушно выставить напоказ девочку. Анжель сразу попала на второй план сорокалетних женщин и благородных матерей.

Женский смех послышался со всех сторон в ответ на слова Доры, которой было самой не менее сорока пяти лет.

В эту минуту ее злейшие враги готовы были объявить, что ей не более тридцати лет, а на вид всего двадцать восемь, единственно в пику Анжелике Сигизмундовне, замечательная красота которой, блестящие успехи и огромное состояние давно уже стали всем им поперек горла.

— Видимо, милый князь, — продолжала Дора, довольная возможностью кольнуть его, — вы верно сердитесь на нашу бедную Анжель, иначе бы вы ее пощадили…

— Я… сержусь на нее?.. За что? — спросил он со своей невозмутимой улыбкой, хотя, приглядевшись к нему попристальнее, можно было заметить, что внутри его происходит целая буря.

— О, я не буду так нескромна, чтобы сказать — за что! — отвечала хозяйка, видя, что ей представляется случай одним ударом убить двух зайцев, Анжель и князя, против которого она тоже имела зуб: он никогда, ни на один день, не удостаивал ее своим вниманием, что ее очень оскорбляло, так как нравиться, хотя бы и на самый короткий срок, этому аристократу, стоявшему головой выше всей золотой молодежи Петербурга, было большой честью.

— Вы ошибаетесь, милое дитя, — отвечал князь, с присущим ему умением подчеркивая последнее слово, что поневоле должно было обратить внимание на настоящий возраст хозяйки дома, — говорите откровенно, я вам даю на это полное право.

— В таком случае, извольте: говорят, что Анжель отклонила ваше ухаживанье.

Внезапно водворилось глубокое молчание.

Сергея Сергеевича боялись, преклонялись перед его превосходством, но не любили его. Молодые не прощали ему того, что он не старился.

— Что же, это совершенная правда, — отвечал он самым естественным тоном. — Если я об этом никогда не говорил, то только из скромности. Теперь вы меня к этому принуждаете, и я должен рассказать. Действительно, Анжелика Сигизмундовна отклонила мое ухаживанье. «Князь, — отвечала мне она, — в любви всегда есть обман. Я не хочу подвергаться обману с вашей стороны, и я знаю, что мне никогда не удастся вас обмануть. Вы единственный человек, которого я не считаю себя способной провести». Это моя лучшая победа!

Князь засмеялся.

Он повернулся и, выйдя из толпы, окружавшей его, удалился из будуара.

На самом деле он никогда не мог простить Анжель, что она была единственная женщина, оттолкнувшая его и не попавшая на его дорогу. Этим объясняется злорадство, с каким он отомстил матери, соблазнив ее дочь.

В одной из гостиных Перелешин был центром другого кружка. Все знали близость его давнишних отношений с Анжель и потому, естественно, предлагали ему всевозможные вопросы, не решаясь обратиться к самому герою приключения.

— Знали ли вы, что у Анжель есть дочь?

— Не имел понятия.

— Однако как она хорошо умела это скрыть.

— Где это князь отыскал такое очаровательное создание? Знаете ли, она может заставить наделать глупостей.

— Но зачем же Анжель так настойчиво ее скрывала?

— Что за вопрос? — отвечал кто-то со смехом. — Очень понятно, она сама хотела дать ей ход.

— Отсюда-то и ее злоба… Князь ее предупредил…

— Обокрал!

— Ограбил, как разбойник в лесу.

— Вот так молодец, положительно молодец!

— Вы, нынешние, ну-ка!..

— Предлагаю пари! — кричал какой-то англичанин.

Покинутый доктором Звездичем, единственным, кроме Перелешина, знакомым в этом чуждом для него обществе, чувствуя себя далеко не по себе и даже как-то озлобленно, Виктор Аркадьевич Бобров прятался за толпу, чтобы не быть замеченным князем.

Он боялся смутить отца княжны Юлии, показав ему, что видел его в такой странной, несоответствующей для отца семейства и человека с высоким положением в обществе роли.

Сергей Сергеевич умел покорять не только женщин: его непринужденные манеры, надменный, но далеко не отталкивающий вид влияли на всех, и Бобров понимал, что князь никогда бы не простил ему, если бы он поставил его в неловкое положение.

Поэтому он очень удивился, когда увидал его направляющимся к нему с протянутыми руками, с совершенно спокойным лицом и приветливой улыбкой.

— Как, Виктор Аркадьевич, вы здесь?

— Князь… — пробормотал тот, не зная, что отвечать.

— Наконец-то! — продолжал Облонский. — Нельзя же все заниматься, надо отдохнуть.

— Это мнение и доктора Звездича, притащившего меня сюда, в совершенно незнакомое общество.

— Доктора Звездича? — повторил князь. — Вы, кажется, с ним родственники?

— Да!

— Он очень умный человек, очень талантливый, с большими научными познаниями, хотя этого и не выказывает, он мне чрезвычайно симпатичен. Если я когда-нибудь заболею, то не приглашу другого доктора, кроме него… Он не доверяет медицине, и я также… Мы отлично поняли бы друг друга!