Под гнетом окружающего - [3]

Странная пара вступила во дворъ и скрылась отъ глазъ наблюдателей. Вся веселая компанія ребятишекъ выбѣжала на крыльцо, чтобы посмотрѣть на развязку любопытной для нихъ, хотя и не очень новой, исторіи. На дворѣ раздавались крики барыни и возраженія мужика, никакъ не соглашавшагося оставить за свою вину въ рукахъ барыни лошадь или зипунъ. Дѣло, наконецъ, уладилось въ нѣсколько минутъ, и барыня въ сопровожденіи дѣтей, которыхъ она ругала на ходу, явилась въ дѣтской съ зипуномъ въ рукахъ.

— Что ты? Что ты такое? — крикнула она, приближаясь къ господину въ венгеркѣ. — Мужъ ты мнѣ, или такъ, проходимецъ какой? Меня оскорбляютъ, наше добро топчутъ, а ты что? Ты съ этими шельмецами озорничаешь? А? Да ты лучше бы провалился сквозь землю! На! подавись! — кинула она въ лицо мужу мужицкій зипунъ.

— Да на что онъ мнѣ? — спросилъ мужъ, отклоняя голову.

— А мнѣ за что? Что я съ нимъ стану дѣлать? — въ свою очередь спросила жена. — Уѣзжай ты лучше отъ грѣха, не смущай ты меня! Изъ-за тебя я мучаюсь, изъ-за тебя покою не имѣю! При тебѣ весь домъ вверхъ дномъ идетъ. Какой ты мнѣ помощникъ? Развратитель ты! Я и гостей принимай, я и накорми всѣхъ, я и за хозяйствомъ смотри, я и добро свое соблюдай. Тьфу ты! Да что я, двухжильная, что ли?.. Уѣзжай ты, говорятъ тебѣ: уѣзжай! Одни ребята, при тебѣ, голову свернуть готовы…

— Уѣду, уѣду, сегодня же уѣду! — проговорилъ мужъ, повторявшій въ послѣднее время уже не разъ эту успокоительную фразу.

— Да, да, сегодня же уѣзжай! Слышишь? Чтобы я и духу твоего не слыхала!

— Сумасшедшая ты баба, и больше ничего! Вѣдь отъ тебя чортъ — и тотъ убѣжитъ!

— И пусть бѣжитъ, окаянный! — плюнула жена и вышла изъ комнаты, хлопнувъ дверью.

Черезъ минуту дверь отворилась снова, и въ нее просунулась голова барыни.

— Да ты не отлынивай, а сегодня же, сегодня же уѣзжай! — крикнула она и снова скрылась изъ комнаты, хлопнувъ дверью.

Черезъ нѣсколько минутъ гдѣ-то вдали снова зазвенѣлъ ея раздраженный голосъ.

— Вотъ тебѣ бабушка и Юрьевъ день! — развелъ руками господинъ въ венгеркѣ.

Дѣти изумленною и безмолвною толпой окружили его.

— Папка, ты куда же поѣдешь-то? — довольно жалобно спросилъ одинъ изъ сыновей.

— Куда?.. Да теперь надо будетъ покуда у Волкова погостить, — въ раздумьи, какъ бы про себя, проговорилъ отецъ. — Больше некуда ѣхать… У Ивашевыхъ былъ, съ Телицыными мать тяжбу затѣяла… Развѣ къ Дубровинымъ съѣздить?.. Да нѣтъ, скареды они!.. Эхъ, кабы ярмарка теперь была, махнулъ бы туда! — щелкнулъ онъ въ воздухѣ двумя пальцами.

Въ эту минуту вошла въ комнату дѣвушка лѣтъ восемнадцати. Что-то живое, веселое и подвижное было во всемъ ея миніатюрномъ, моложавомъ существѣ. Она была не то ребенкомъ, не то взрослою. Она походила на отца нѣкоторыми чертами лица. Но ея лицо было настолько же свѣжо, насколько его было помято. Бойкость и живость ея глазъ нисколько не походили на бойкость и живость глазъ ея отца. Ея глаза просто съ веселымъ любопытствомъ и зоркостію новичка въ жизни смотрѣли на все окружающее; его глаза какъ-то испуганно бѣгали, высматривали какую-то поживу, и въ нихъ было нѣчто не то заискивающее, не то лукавое.

— Ты опять уѣзжаешь? — спросила она у отца.

— Да какой же дьяволъ уживется съ твоею матерью! — воскликнулъ онъ и вдругъ торопливо началъ передавать сцену съ мужикомъ.

Дѣти снова засмѣялись и стали наперерывъ разсказывать сестрѣ, чѣмъ все окончилось на дворѣ.

Дѣвушка закусила губу, чтобы не разсмѣяться, но по ея глазамъ было видно, что природная смѣшливость брала свое, даже несмотря на усвоенное съ дѣтства убѣжденіе, что надъ матерью смѣяться нельзя и грѣшно.

— Что жъ, это не новость, — серьезно и холодно замѣтила она, безплодно стараясь подавить улыбку и скрыть свои настоящія чувства.

— Вѣдьма, матушка, сущая вѣдьма! Про нее и сказку сложили, какъ она въ аду чертей переполошила, — произнесъ отецъ.

— Какъ тебѣ не стыдно! — упрекнула его дочь. — Слава Богу, что ты ѣдешь… Ты только дѣтей портишь, — произнесла она, жалѣя всей душой, что бѣдный отецъ снова долженъ скитаться по чужимъ домамъ.

— Ну да, она не портитъ ихъ! Я, по крайней мѣрѣ, ихъ невинными играми занимаю, а она являетъ ихъ очамъ картины преступленій! — съ комическою важностью продекламировалъ господинъ въ венгеркѣ.

Дѣвушка вдругъ нахмурилась.

— Репетируешь свою завтрашнюю роль? — сурово спросила она.

Господинъ въ венгеркѣ сконфузился, какъ-то съежился и что-то не то робкое, не то горькое выразилось въ его лицѣ.

— Что дѣлать, что дѣлать, маточка! — заговорилъ онъ тоскливо и заискивающимъ тономъ. — Не пошутишь — не поѣшь!

Лицо дѣвушки на мгновенье вспыхнуло, на глаза навернулись крупныя слезы, но она не сказала ни слова и отвернулась въ сторону. Отецъ взялъ и нѣжно поцѣловалъ ея руку. Дѣвушка не отнимала руки, задумчиво стояла въ кругу дѣтей; вся ея веселость исчезла безслѣдно, лицо поблѣднѣло… Дѣти, кажется, позабыли, что отецъ уѣзжаетъ, и снова начали приставать къ нему. Онъ сѣлъ и сталъ командовать имъ, какъ генералъ солдатамъ.

Старшая дочь молча помѣстилась возлѣ него и опустила на его плечо свою голову. Ей былъ жалокъ этотъ человѣкъ: она любила его, несмотря на то, что его ругали всѣ; любила, можетъ-быть, за тѣ немногія минуты, когда ему становилось совѣстно за свою шутовскую роль въ обществѣ;- можетъ-быть, за нѣсколько добрыхъ и честныхъ порывовъ, мгновенно прорывавшихся среди его глупой и безпутной жизни, — а можетъ-быть, просто подкопали ее въ его пользу давно прошедшіе тихіе вечера ея дѣтской жизни, когда онъ, и только онъ одинъ ухаживалъ за ней, разсказывалъ ей разныя сказки, смѣшилъ ее анекдотами, ласкалъ ее, убаюкивалъ ее своею пѣснью… Да, значительную роль въ ея привязанности къ отцу играли эти вечера, когда ея мать, какъ сумасшедшая; неслась въ городъ, чтобы начать ни на чемъ не основанную тяжбу съ сосѣдомъ, или цѣлый день ругалась съ мастеровыми, строившими ея никогда не отстроивавшійся домъ. Живо вспомнились молодой дѣвушкѣ эти вечера, передъ самымъ отъѣздомъ отца.