Под брезентовым небом - [21]

Я ответил, вдруг почувствовав себя свободно и покойно.

Затем, вернувшись за кулисы, еще раз навестил слоненка Берри. Он завтракал — с аппетитом, с хрустом, будто и не страдал недавно от зловредных мышей.

Слоновьи глазки остановились на мне, явно узнали меня, и я в них прочел: «Пускай между нами останется. Никому не рассказывай, как оплошал я нынешней ночью!»

Я обещал. И потому только теперь, многие годы спустя, рассказываю эту историю.

НА ПРИСТАВНОМ КРЕСЛЕ

С того дня, когда Владимир Евсеевич Герцог раскрыл передо мной двери циркового рая, другими словами пригласил за кулисы, жизнь моя переменилась круто. Давно ли я почитал за высшее счастье подняться в директорскую ложу и, заняв место учетчика, регистрировать малейший отзвук зала. Это осталось позади. Под разными предлогами я старался теперь увернуться от учетных дел. Только бы за кулисы, скорее за кулисы!

Редкий вечер пропускал я эту возможность. Все нравилось мне здесь. И перестук копыт, доносившийся из конюшни. И необычность аппаратуры, тесно расставленной по всему проходу от конюшни до форганга. И появление артистов... В последние минуты перед выходом они становились другими, по-особому собранными. Затем, приоткрывшись на миг, занавес пропускал их в манеж, в пространство, залитое ослепительным светом, и этот свет, опаляя лица, тут же чудесно их преображал, делал почти незнакомыми, прекрасно молодыми.

Ну а я? Мешал ли я кому-нибудь своим присутствием? Думаю, нет. Вел себя скромно, безмолвно, ни во что не вмешиваясь. Однако, по мере того как множились мои закулисные вечера, отстраненность эта начала меня все более тяготить.

«Как же так? — думалось мне. — Все заняты делом, каждый отвечает за что-то, и только я... Не стыдно ли изображать стороннего наблюдателя?!»

И опять, как будто догадавшись об этих беспокойных мыслях, Владимир Евсеевич пришел мне на помощь.

Однажды он оглядел меня с особой внимательностью.

—  Молодой человек! Теперь я вижу — вы и в самом деле преданы нашему искусству. Ну, а коли так, вам следует еще теснее сблизиться с цирком... Не возражаете?

Я с жаром ответил, что, напротив, буду рад, очень рад, чрезвычайно рад. Что сам об этом мечтаю. И если бы для меня нашлась какая-нибудь работа...

—  Найдется! — заверил Герцог. — Не сомневайтесь, молодой человек, — она найдется!

И верно, спустя несколько дней обратился ко мне снова:

—  Как вам известно, завтра начинаются гастроли немецкого артиста Ганса Рерля. Вы сможете быть ему полезны. Зайдите к нему. Он вас ждет.

Ганс Рерль, именовавшийся в афишах «человеком-фонтаном», остановился в гостинице при цирке, и уже через несколько минут, взбежав по закулисной лестнице, я стоял перед его дверьми.

Отворила жена артиста, женщина сравнительно молодая, но поблекшая и, казалось, раз навсегда опечаленная чем-то. Тут же стояла дочка, девочка лет десяти. Сделав мне учтивый книксен, она отошла тихонько в угол и тоже показалась мне не по возрасту опечаленной. Что касается самого артиста, он сидел за столом и занят был ужином. Лишь рукой сделал знак: мол, прошу присесть и обождать.

То, что я дальше увидел, немыслимо было назвать ужином в обычном смысле этого слова. Это было капитальнейшее, сверхкапитальнейшее насыщение. Судите сами... Несмотря на свою худощавую и даже тщедушную комплекцию, Рерль ухитрился у меня на глазах поглотить громадный бифштекс, гору жареного картофеля к нему, заливную рыбину с не менее обильным гарниром и напоследок увесистый яблочный пудинг... «Боже мой! — поразился я. — Это же обжорство несусветное!» Лишь позднее мне стало известно, что артист имеет возможность питаться один-единственный раз в день, сразу после выступления на манеже, с таким расчетом, чтобы к следующему вечеру желудочный тракт был полностью освобожден.

Наконец завершился ужин. Аккуратно вытерев губы подкрахмаленной салфеткой, Рерль поднялся из-за стола. Он стал методично прохаживаться взад-вперед по комнате, тем самым уплотняя принятую пищу, способствуя пищеварительному процессу. Затем, остановившись, прислушался к своему желудку. Удовлетворенно кивнул. И счел возможным начать со мной разговор:

—  Господин Герцог сказал мне, что ви.

Русской речью Рерль владел более чем приблизительно, но жесты его отличались выразительностью, и вскоре я мог уяснить, что от меня требуется.

—  Ви понял? Ви как есть все понял? — еще раз справился Рерль, провожая меня до дверей.

Я наклонил утвердительно голову.

На следующий день, появившись в зрительном зале за четверть часа до начала, я шепотом, как заговорщик, справился у билетерши, где приготовлено мне место.

—  Справа в третьем ряду... Приставное кресло... — также шепотом ответила она.

 «Человек-фонтан»! Не зря так назывался номер!.. На глазах у потрясенных зрителей Ганс Рерль — кружка за кружкой — выпивал десять литров воды, а затем изливал ее назад всевозможными струями: одна из них напоминала фонтан, другая — веерный душ, третья была сродни водопроводной... Не это, однако, было «гвоздем» номера. Кульминация наступала в тот момент, когда Герцог, выйдя вперед, громогласно обращался к залу: «Возможно, среди уважаемой публики имеются желающие помыть руки? Прошу не стесняться, пожаловать на манеж!» Нет, желающих не обнаруживалось, никто не хотел иметь дело с водой, побывавшей в желудке Рерля. Вот тут-то и требовалось мое участие. Поднявшись со своего приставного кресла, я направлялся к манежу, перешагивал барьер и под соболезнующими взорами зрителей подставлял ладони под тепловатую струйку...