Под большевистским террором - [7]

Это было занятное зрелище. Взобравшись на забор или груду поломанных стульев, они, с горящими энтузиазмом глазами, перечисляли одно за другим преимущества нового режима, пытаясь доходчиво, будто малым детям, втолковать крестьянам грядущие блага.

Часть молодых рабочих слушала их с упёртым недоверчивым молчанием, другие – с диким воодушевлением. Девчата в цветастых платках стояли, открыв рот, впитывая каждое слово. Пожилые бородатые мужики толкали друг друга в бока, дескать, кто-нибудь понимает?

«Се добро», – говорил один: «Пацаны правы, знать учёны». Другой возражал: «Но, ежели теперича республика, кто ж царём будет? Третий спрашивал: «Это шо же такое есть республика?». Кто-то осмелился предположить: «Могёт, это баба». – «Ну, тады ой, может, она и хороша. Ура, товарищи! Ура республике!» – и они двинули прочь, совершенно довольные, в то время как оратор, всё еще стоящий на стуле, растеряно пялился на их удаляющиеся спины. Не уверенна: осознавал ли он сам вполне смысл демократии?

В массе своей, крестьянин слабо понимал термины «республика» и «демократия», да и, по правде сказать, значение слова «свобода» для него тоже не до конца было ясным. Он напоминает ребенка, чья няня уехала на выходные: чувствует себя не у дел, но доволен тем, что может заняться, чем хочет.

Собравшиеся на митинг мужчины и женщины, работающие домашней прислугой, приняли резолюцию о том, что хозяевам теперь непозволительно обращаться к ним на «ты», и что они не должны работать больше восьми часов в день. Так что нынче, те из прислуги, кто вставал в семь утра, отказывались делать любую работу после трёх пополудни, даже, если они, бывало, в течение дня часами били баклуши, сидя на кухне.

На любое замечание следовал один и тот же ответ: «Нонче свобода». Наше хозяйство пришло в дикий беспорядок. Служанки отметили происходящее вечеринкой. Только старая няня ударилась в безудержный плач, глядючи на портрет царя, висевший у неё в углу: «Ой-ой! Отец наш ушёл. Что станет, теперь, с нами?».

Незадействованным в течение дня кучеру и шофёру было велено быть готовыми к 7.30 вечера, чтобы отвезти всю семью в театр. В назначенное время никто не прибыл. В восемь часов озадаченный и рассерженный хозяин дома послал горничную узнать: что случилось и в чём причина задержки? Выяснилось – «svoboda».

Тогда приказали дворнику запрягать лошадей и везти барина в театр. Но машина, карета, включая лошадей, пропали без вести. «Свобода», – бесстрастно повторила горничная. И в самом деле, как выяснилось после трёх часов, машина и экипаж помогали народу праздновать свободу. Их взяли друзья шофёра для увеселительной поездки по городу. Барышня расплакалась и хотела вызвать казаков, чтобы заставить «простой народ» работать, но казаки тоже уважали свободу и потому ничего не могли сделать.

Конечно, шофёр был уволен. На что он лишь ухмыльнулся и намекнул, что очень скоро буржуям не понадобятся шофера, так как у них не будет машин. И, действительно, вскоре все автомобили были реквизированы Советом солдат и рабочих. Нашу, правда, не тронули по причине её маломощности.

Евреи стали чаще появляться на митингах, они надеялись что новая власть уравняет их в правах с другими горожанами. Одна еврейка поднялась на трибуну, но была освистана митингующими. «Но ведь мы теперь сестры» – взмолилась она- «Какая ты нам сестра, если ты не крещеная».

Заметно упала дисциплина среди солдат. С наступлением весны, те из них, кому не удалось обменять свои овчинные полушубки на сезонную форму, страшно страдали. Выздоровевшие и выписанные из госпиталей солдаты бродили по улицам босыми и облаченными во что-то наподобие белых пижам. Они сидели вдоль тротуаров и на ступеньках магазинов, шокируя публику. Честь офицерам не отдавалась. Над последними открыто издевались. Я сама видела группу солдат, согнавших двух капитанов из-за стола в ресторане, намеренно выдыхая им прямо в лица табачный дым.

Первомайское шествие, живописно и прекрасно организованное, ярче всего показало настроение людей в тот момент. Стояла отличная погода: на небе – ярчайшего лазоревого цвета – ни облачка, сверкающее солнце. Снег давно растаял, почки на деревьях набухли, воздух полон обещаний. Трудно было выбрать лучший день для празднования торжества свободы. Узнаваемая мелодия «Марсельезы» и топот множества ног возвестили о начале шествия. В восемь утра мы, стоя у окон, глазели на шагающих мимо нас сотни мужчин, женщин и детей, наряженных в алые головные уборы, поверх которых взвивались лозунги: «Слава Демократии!», «Да здравствует Российская республика!», «Мы завоевали Свободу, теперь нам нужен Мир», «Землю народу!» и пр.

Проходя мимо нашего дома они, запрокинув головы, торжествующе запели, одни со слезами на глазах, другие с улыбкой на устах. Чем дальше тянулось шествие, тем полнозвучнее звучали голоса шествующих. Это было запоминающееся зрелище.

«Господи! – прошептал молоденький офицер в штатском, стоящий за мной, – Что будет с нами дальше?».

Первыми прошли колонны одетых в красное женщин, идущих под арками лозунгов и славящих демократию, которая признала их гражданские права. Затем миновала длинная вереница крестьян и рабочих, требующих восьмичасовой рабочий день. Потом, всяко разные, студенты: будущие доктора, юристы, учителя.