Почтальон (Управдом-2) - [5]

— Не всем такое счастие дано с природой слиться, — Прохор примерился, приложил ладони к лопаткам Сергея, нажал, позвонки хрустнули. — Запустил себя, гражданин начальник, а всё потому, что один ты, аки перст. Жениться тебе надо, как революция того требует. Слышал стишок Володьки Маяковского?

— Нет, — ответь Сергей по-другому, тот всё равно бы рассказал. Но ещё выспросил бы, откуда он его знает.

— Надо мной луна, — начал заунывно декламировать костоправ, — подо мной жена, одеяло прилипло к жопе, а мы все куем и куем детей назло буржуазной Европе.

И первый рассмеялся. Травин его поддержал, стишок и вправду был забавный.

Они познакомились во время Карельского восстания, Травин служил командиром взвода, а Прохор простым красноармейцем. Откликался Мушкин исключительно на отчество, имя и фамилию предпочитал пропускать мимо ушей. Тому Сергею, из двадцать первого революционного года, это казалось естественным, а нынешнего не волновало — у каждого свои скелеты по шкафам разложены. Главное, что они вместе резали белофиннов, плохого ничего друг другу не сделали, спины товарищей прикрывали и от опасностей не убегали. После этого несколько лет Травин о нём ничего не слышал, и вот на тебе, столкнулся зимой лоб к лбу в мануфактурной лавке на Великолуцкой, она же Советская.

Уехав из Рогожска, Сергей некоторое время пожил в столице, понадеявшись восстановиться на старой работе, но в Московском управлении уголовного розыска шли сокращения, пришлось поработать вахтёром на фабрике «Красная заря», выпускающей трикотажные изделия. Лиза так и осталась с ним, после Гражданской архивы находились в беспорядке, в деле красного командира Ильи Сергеевича Артоболевского никаких указаний на близких родственников не было, возможно, они были по другую сторону баррикад — в Гражданскую и не такое случалось. Так что девочку в очередной раз признали сиротой, и снова поставили перед Травина перед выбором — опека или детская трудовая коммуна, а детские дома Сергей недолюбливал с детства. Опеку продлили быстро, один красный командир воспитывает дочь другого красного командира, это воспринималось как должное и вполне естественное.

В Москве, со стремительно прибывающим населением и очень медленно растущим жилым фондом, найти угол становилось всё тяжелее, койка в общежитии, которую Сергей раньше занимал, на него и ребёнка рассчитана не была, плата за отдельную крохотную комнату съедала чуть ли не треть крохотной зарплаты, а служебное жильё обещали дать не раньше середины следующего года. Выручали товарные станции, где всегда требовались грузчики.

— Езжай в провинцию, — посоветовал ему старый товарищ из угро, с которым Травин играл в бильярд по выходным, — там и места много, и еда под ногами сама бегает, а ставки почти такие же, устроишься по восьмому или девятому разряду. Сходи в наш отдел кадров, к Лосеву, помнишь его?

— Ну да.

— Ему постоянно разнарядки присылают, коли есть потребность в спецах. У тебя ведь характеристика с прежнего места хорошая?

Характеристика была просто замечательная, Травин сам её напечатал на одном из бланков, прихваченных из кабинета Йоси Беленького, с такой характеристикой можно было прямо в Совнарком идти. Правда, непосредственно в Совнаркоме его не ждали, а вот Наркомпочтелю требовался ответственный сотрудник с опытом хозяйственной работы, правильного происхождения и поведения во время Гражданской войны. Ставка шла по прежнему двенадцатому, а теперь десятому разряду, выходило почти сто десять рублей, по провинциальным меркам деньги совсем неплохие. То, что этот сотрудник ничего не смыслит ни в почтовых переводах, ни в распространении займов индустриализации среди подписчиков газеты «Псковский набат», окрсвязь не волновало — раз уж кухарка смогла бы управлять государством, то почему бывшему управдому, инспектору коммунхоза и начальнику гаража не руководить почтальонами и телеграфистами.

Так Травин и появился в Пскове под новый, одна тысяча девятьсот двадцать восьмой год. Город ему понравился, с одной стороны, обжитой, губернский, с каменными особняками, мощёными улицами и даже трамваем, с фабриками и заводами, домами культуры, кинотеатрами, парками и садами, а с другой, небольшой совсем, всего-то тридцать тысяч с небольшим жителей, живущих в основном на участке, зажатом между двух рек — Псковы и Великой. И воздух здесь, несмотря на промышленность, был свежий, и рыба нажористая, и зайцы в лесу водились, только что не кабаны размером, ко всему люди тут жили приветливые и по провинциальному неторопливые.

— О чём задумался, командир? — Фомич разминал пальцы. — Никак о мировой революции?

— О ней, — Сергей поднялся, голова словно и не болела никогда, тело стало лёгким и послушным. — Такой талант пропадает здесь, тебе бы в Москву надо, там озолотишься.

Говорил он это не в первый раз, костоправ только отшучивался. Вот и сейчас рукой махнул.

— Нежные нэпманские телеса мять не для нас. Вот твою мышцу сгребёшь, чувствуется силушка народная, мощь, а там что, косточки хрупкие, чуть нажал, и тю, нет нэпмана. Ко мне тут артельщик ходит, из пришлых, петроградских, так визжит словно дюшка, вот уж стыдобища-то. Но упорный, собака, я с него пятёрку беру, не отстаёт ни в какую. Жёнку свою молодую притащил, эта шлында мне опосля первого раза проходу не даёт, говорит, всё мол брошу, мужа и детей его, Фомич, берите меня всю, сбежим, мол, в Ленинград. А нахрена она мне сдалась, неужто окромя неё в Петербургах баб нету. Ну что, ещё парку? Пар сегодня хороший, дерево выдержанное, дубовое, Макар Пантелеймоныч своё дело знает, несмотря на все катаклизьмы. Дуй в парную, погрей косточки минут десять, а потом опять на лежанку.