Починка Железного Дровосека - [2]

Затем, сидя в ложе кинозала со свежим сценарием, только что записанным его дрожащими от нетерпеливого любопытства руками, и просматривая остальные части ДОЖДЯ, он бы присвистывал от восторга.

— Видите? Я угадал. Вот! Вот! И вот! Всё целиком! Браво Андроклу и льву «Эм-Джи-Эм»! Браво мне!

Затем я бы дал ему почитать одно из лучших стихотворений Уильяма Батлера Йейтса «Плавание в Византию».

В заключительных строках этого стихотворения я увидел отклик на жизнь, мировую историю, науку, изобретательство, научную фантастику — и Шоу.

Весьма увесистая порция. Попробуем ее усвоить. Кусочек за кусочком, по порядку.

Сперва цитата:

«О прошлом, преходящем и грядущем».

Вся история зверочеловека, человекозверя, человека из холодной пещеры и знойных египетских песков, вплоть до холодных берегов Луны, и все, что попадает в этот промежуток. Ничего себе трапеза, да? Но Шоу с удовольствием принялся бы за такое угощенье. Почему? Да потому, что все наше прошлое, все, что касается человечества, и есть научная фантастика.

Конечно, науки там не густо, зато прорва фантастики! Искусство воображать сегодняшний день, сегодняшнюю ночь, завтрашний рассвет.

Невозможно? Несбыточно? Тогда взглянем на другого автора.

Поразительный фильм Герберта Уэллса «Облик грядущего» заставил многих юношей вроде меня выбежать из кинотеатра в состоянии Становления. В последующие годы я стал самим собой, тем, кто я есть. В ту пору мне минуло шестнадцать, и мне было необходимо, чтобы кто-то разогнал мне по жилам кровь. Это удалось Уэллсу, который угадал в существе под названием человек потребность в Факторе Становления, неведомом для животных. Они живут неосознанно, инстинктивно, но мы наследуем этот лишний ген, мы знаем, что мы знаем. И с этим знанием, ужасающим и возвышающим, мы лихорадочно развиваемся, стремительно передвигаемся, чтобы в нас не вонзились клыки, не пролилась кровь и чтобы мы не прекратили существование. В этом слиянии мы менее всего принадлежим Дарвину, но более — Ламарку. Ведь именно Ламарк сказал, что жираф мечтает о шее подлиннее, тем самым воздействуя на свои гены, чтобы они становились тем длинношеим животным, которое дотягивается до плодов, цветов и листьев на верхушках деревьев. Дарвинисты на это: выживает, мол, сильнейший, благодаря сноровке, а вовсе не мечтаниям о длинной шее, которые якобы упорядочивают гены и формируют надлежащий спинной мозг.

Тем не менее, заманчиво было бы поразмышлять о том, что поскольку мы, люди, осознали свой разум, то мы и начали давать наставления своим генам и хромосомам, как себя вести. Мы грезим о длинной шее, строим ее и дотягиваемся до Луны, до Марса, до Вселенной. Карл Саган не согласен, что дело всего лишь в выживании сильнейшего, возведенном в n-ую степень. Мы — конечный продукт череды промахов и неудач, увенчанной последним звеном — человеком выживающим. Его мечты и достижения — не Ламарковы, сколько бы они ни напоминали техногенных жирафов с телескопическими шеями, достающими с мыса Канаверал до кратера Коперника. Откликаясь на оба учения, я, пользуясь случаем, сколотил пеструю компанию попутчиков и посадил их в поезд, мчащийся до Края Земли или Космоса. С головой, битком набитой, как портмоне, идеями, причудами и понятиями, Шоу следовало бы познакомиться с Никосом Казандзакисом.

Ведь именно Казандзакис вскоре после Шоу опубликовал свою удивительную книгу «Спасители Бога». Его возглас, подобный восклицаниям Шоу о Жизненной Силе, был прямолинеен: «Господь вопиет о спасении. Мы — его Спасители».

Иными словами, зачем сажать лес и рубить дерево, если нет очевидцев обыкновенного чуда. Старинное высказывание: если дерево падает никем не замеченным, то падает ли оно, существует ли оно вообще? Вселенная, Космос, колоссальные пространства, измеряемые световыми годами, просуществовали без Свидетелей столько миллиардов световых лет, сколько можно насчитать без запинки. Казандзакис говорит, что мы призваны (а Шоу изрек это еще раньше) открыть невозможное, неизъяснимое, циклы бурной жизни здесь и в мирах столь далеких, что мы никогда о них не узнаем. Несмотря на это, мы грезим о них в наших фантазиях и возносимся ввысь. Мы — Зачинатели. На нас смотрят. Десятки миллионов родились и умерли до нас. Они — сладостная ноша, которую мы должны унести в Космос. Наша судьба зародилась в тот день, когда был изобретен первобытный глаз как простейшее отражение в глазах животного, который стал видеть и познавать, а в один прекрасный день осознал, что в небе есть нечто — таинство звезд.

В наш новый блистательный век мы видим, как нарастает поток космических полетов с мыса Канаверал. Это наши мечты взмывают с трехсотфутовых стартовых башен, этих истинных смирительных рубашек для Кинг-Конга, орудийных установок для стрельбы по Времени, Расстоянию и Невежеству. Шоу проводил бы здесь свои каникулы для поддержания духа. Представьте, как он снует по флоридским дюнам, берет интервью у астронавтов, но когда они отвечают, слышит только свое.

Почти одновременно с нашими прилунениями, электронный мозг, сначала величиной с огромный дом, потом с комнату, кабинку и, наконец, шкаф, ужался до таких размеров, что стал умещаться у нас на коленях или на запястье. Каспаров обыграл шахматный компьютер и тем самым записал победу в актив человечества? Чушь! Сентиментальный вздор! Шоу первым написал бы пьесу, в которой компьютер был бы осужден за мошенничество, ибо, как нам известно, против Каспарова играла не просто машина, а три десятка человек, которые влили свою гениальность в нервные окончания Немого Игрока. Компьютер только внешне похож на машину. А нейронные окончания, желудочные соки, живительная кровь, пот и огонь ганглиев прячутся внутри, замаскированные проводкой, схваченные десятком тысяч точечных сварок. Такие никогда не вызывали у меня восхищения. В гостях у «Эппл компьютерс» или на других предприятиях, выпускающих замысловатую электронику, когда гид вопрошал: