Починить Гановера - [4]

Шайвер осматривает разложенные на столе блестящие детали и замечает:

— Они выглядят совсем иначе, когда вынуты из него.

Совершенно другие, когда их почистишь и смажешь свежим рыбьим жиром. Проникающий сквозь стекла солнечный свет словно зажигает их огнем. Когда-то отшлифованная поверхность Гановера теперь покрыта зеленой, голубой и ржаво-красной патиной. Мир становится радужным.

Когда мы снимаем щиток, прикрывающий голову Гановера, обнажаются тысячи проводов, часовых шестеренок, обнаруживаются какие-то непонятные жидкости, так что даже Шайвер больше не считает его статуей.

— Для чего нужна подобная машина? — удивляется он, редко в девший что-то более сложное, чем молоток или часы,

— Думаю, она делает все, что пожелает, — смеюсь я.

К этому моменту я уже совершил несколько мысленных логических скачков. Принял решения, которые нельзя посчитать рациональными, но их несомненная правильность разбудила во мне сознание абсолютной неоспоримости творчества. Это чувство одновременно подстегивает и ужасает меня.

Через много лет после того, как моя страна стала Империей, я решил сбежать. И все же я мог остаться, даже зная, что сотворил. В это заключается трагедия повседневной жизни: ты не способен верно оценить себя.

Даже после шести лет пребывания в Сэндхейвне, которые заставили Прошлое уйти в прошлое, я все еще вижу кошмары: сверкающие воздушные корабли, стройные ряды воздушных кораблей. Обычно я просыпаюсь с воплем, очнувшись от того, что когда-то было блаженным сном, и вижу рядом леди Солт и Ребекку, всегда готовых утешить меня.

Заслужил ли я это утешение?

В тот момент, когда Гановер оживает, Шайвер как раз стоит рядом со мной. Я неделю бился над тем, чтобы смастерить недостающие части и провода из подручного материала. Экспериментировал с сотня ми различных способов соединений. Определил даже независимый источник питания Гановера и перезарядил с помощью заводящегося вручную генератора.

Леди Солт вышла вместе с флотилией на первую в этом сезоне рыбную ловлю, и деревня опустела. Даже Блейк отправился с ней не забыв на прощание пригрозить мне. Если улов опять окажется скудным, для меня вечер пройдет не лучше, чем утро.

— Это искра? — внезапно спрашивает Шайвер. Искра?!

— Где?

Я только что в очередной, возможно двадцатый, раз собрал Гано вера и намеревался сделать небольшой перерыв. Просто сесть и выкурить самокрутку: благодарность от загадочных людей с гор.

— В его… глазах, — лепечет Шайвер, мгновенно бледнея и отскакивая от Гановера с таким видом, словно произошло нечто чудовищное, хотя именно этого мы добивались.

Именно его поведение воскрешает бурю воспоминаний о том давнем дне, когда из гигантского железного пузыря вырвался пар и брезент надулся, превращаясь в шар, и в этот момент я достиг всего, чего мог желать в своей прежней жизни. Это ощущение сродни наркотику — я хочу испытывать его снова и снова, но теперь оно отдает сладостной горечью: есть за что цепляться… или отбросить навсегда.

Тогдашний мой ассистент отреагировал почти так же, как сейчас Шайвер: оба на каком-то подсознательном уровне понимали, что происходит нечто неестественное. — Не бойся, — говорю я Шайверу.

— Я не боюсь, — лжет Шайвер.

— А должен бы, — отрезаю я.

Глаза Гановера наливаются все более ярким сиянием. Мы слышим исходящее от него щелканье. Щелк, шелк, щелк. Жужжание. Слегка рокочущий кашель откуда-то из глубины. Снова жужжание. Мы приподнимаем его, так что теперь он словно полусидит. И кажется теплым на ощупь.

Голова поворачивается из стороны в сторону более грациозно, чем в моем воображении.

— Он живой! — охает Шайвер.

И тогда я смеюсь. Смеюсь и поясняю:

— В каком-то роде. У него нет ни рук, ни ног. Он безвреден. Он безвреден.

И говорить не может. Ни единого слова, только щелкает. Если, конечно, предположить, что он пытается что-то сказать.

К берегу пристает рыбачья флотилия, вместе с которой вернулись Джон Блейк и леди Солт. Похоже, морской воздух благоприятно по действовал на Блейка. Растрепанные ветром волосы, иссеченное со лью лицо — он выглядит почти что умиротворенным, когда они входят в мою мастерскую.

А когда смотрят на Гановера, на льющийся из его глаз свет, я только что не ревную. Стоя бок о бок, они удивительно похожи на короля с королевой, и я неожиданно остро осознаю, что они выросли вместе и когда-то были любовниками. Взгляд Ребекки устремлен вдаль. О чем она сейчас думает? О Блейке? Обо мне? О море?

От них пахнет рыбой, свежим воздухом и солью, и почему-то мне этот запах, как нож в сердце.

— Что он делает? — спрашивает Блейк.

Всегда одни и те же вопросы. Почему у всего должно быть определенное назначение?

— Не знаю. Но горцы наверняка сочтут его красивым и по меньшей мере загадочным.

Но Шайвер тут же выдаёт меня, чем в очередной раз вызывает во мне знакомое чувство отчужденности. Я все меньше и меньше принадлежу миру этих людей.

— Он считает, что этот способен говорить. Только нужно еще поработать. И тогда он может сделать для нас все, что угодно.

— Он починен! — рявкаю, глядя на Шайвера так, словно совсем его не знаю. Мы пили вместе. Часами болтали. Я давал ему советы относительно дочери кузнеца. Но теперь это не играет роли. Он свой. Местный. Я чужак. Пришелец.