Почему я ненавижу фанфики - [82]

А может и нет.

Черт его разберет…

Наступил долгий, тягучий момент обмена чем-то незримым. Передача боли, передача эмоций, силы. Потом Лёша приподнял его подбородок и тронул губы своими. Легко. Невесомо.

— Потому, что мне это нужно? — прошептал Никита. — «Помогаешь»?

— Не совсем. Точнее — не только. Я ведь уже сказал, что ты мне нравишься?

— Кому может нравится… такое? Я не понимаю тебя…

— Допустим, мне.

И снова поцеловал. Только увереннее, с лёгким нажимом, похожим на касание доктора, ищущего вену для иглы.

Никита, наконец, придумал этому название.

Бессердечная нежность.

Больше он не пытался понять.

Не пытался понять стремление Лёши соприкасаться с ним всем телом, каждым его участком, обнажённым и открытым. Не пытался понять уверенности в том, что он делает. Уверенности в ласках, в необходимости чисто физически чувствовать удовольствие и доставлять его. Наверное, Лёша временно заразил его вербальной свободой.

К примеру, Никита много раз чувствовал, как кто-то вставляет в него член. Примерно как в разъем USB, если бы разъем еще и чувствовал боль.

Лёша сделал это частью магической игры. Он ждал, кажется, бесконечно, и бесконечно же — наблюдал. Ничего не сказал, ничего не спросил, но в одном этом движении было столько неопознанного странного чувства, сколько не было ни в одном увиденном и прочувствованном ранее.

И снова: не просто нежность. Не осторожность, не наигранная забота. Чувство. И всё.

Никита знал: трах есть трах. И никакими красками его не разукрасить, ребятки. Один человек имеет другого, потому что может и хочет. Другой человек даёт себя иметь. Вот и вся любовь, все фантики, все ваши сраные поэмы, песни под окнами и походы в кино.

Так он однажды сказал Тесакову, но Костя огрызнулся, шипя, как дикий кошак — не всегда.

Теперь он точно знал, что имелось в виду.

Не всегда…

Утро притащило серое злое небо, холодное и тяжёлое, как тысяча мешков с мокрым цементом. Был выходной и было тихо, как в музее, так что Никита позволил себе с удовольствием посидеть в одиночестве, прижавшись спиной к гладким зеленоватым обоям.

Лёша был на кухне — но возился там настолько тихо, что услышать какой-то звук само по себе было чем-то из ряда вон.

Это было первое утро без сигареты за много лет. Первое утро с пустотой в голове и без вечной, изъедающей тело и душу тоски.

— Доброе утро.

Никита повернулся.

Лёша стоял в проходе, прислонившись к косяку. Паранормальная активность покинула его тело и он снова стал обычным, неуютным и слегка отстранённым.

— Наверное.

— Завтракать будешь?

— Пожалуй, нет. Но спасибо за сеанс жалости, немного даже помогло.

— Твоя проблема никак не связана с тем, что мы переспали. Это был не жест доброй воли.

— Жест недоброй воли, — рассмеялся Никита.

Его вещи висели на сушилке, так что он начал одеваться, выставляя напоказ худобу, лопатки и множество шрамов. Не просто множество — коллекцию, богатую и пугающе-разнообразную.

— Ты не способен принять то, что можешь кому-то нравиться?

— Я тебя умоляю. Это ненадолго. Даже если что-то такое и случилось, ты разочаруешься, причем довольно скоро.

— Дашь повод?

— Целый пучок поводов. Не надо, окей? Ты не настолько глуп. Как уже сказал — меня проще убить.

Лёша пропустил его в коридор и не стал задерживать. Проследил за процессом обувания, постоял рядом, открыл дверь. Лишь когда Никита был за секунду до побега — заговорил.

Сказал:

— До встречи.

И улыбнулся так, что повеяло ночью. Ледяной, призрачной ночью, которая изменила всё.

— Да, — ответил Никита, не уверенный на самом деле ни в чем.

Дверь за ним закрылась.

Спустившись на подъезд, Никита какое-то время посидел на скамейке, вглядываясь зиме в глаза.

Дышалось легко.

И курить до сих пор не хотелось.

========== 27 - Спэшл: дисторсия (Лёша/Никита) ==========

Комментарий к 27 - Спэшл: дисторсия (Лёша/Никита)

Упоминается

Andrea Bocelli - Ave Maria (Caccini)

На какой-то миг он действительно поверил, что справится.

Думал: что-то случилось. Что-то с ним случилось раз руки перестали дрожать без всякого повода, а чашка на полке стала не так уж важна.

Ещё и не курил целый день.

Но на следующую ночь вернулись кошмары. Реальность посмеялась над его наивностью и, раздавив тяжелым пальцем слабую надежду, объявила — мальчик мой… ты проиграл.

Лезвие снова разрезало спину, суставы выкручивала цепь, глина забивалась в рот и уши, хриплый голос предлагал измениться и стать совершенным. Старая музыка накручивалась на нервы, как канат — на катушку, ровными удушливыми слоями.

Он проснулся в воскресенье.

Он проснулся в воскресенье: липкий от пота, с беспокойным лихорадочным сердцем, скрученный паникой в крепкий нервный узел, больной и ужасно уставший.

Так всегда и бывает. Стоит мышке решить, что она спасена, кошачья лапа падает сверху и когтями прорезает пушистое тельце до самого желудка. Природа, что с неё взять.

Никита не помнил, как поднялся и как умывался ледяной водой — тоже. Очнулся в коридоре, на грани срыва. Но ему предстояло интересное приключение, поэтому нытьё следовало отложить на попозже.

Рецепт лежал там же, где он его оставил. Под чашкой на полке. Рецепт. Отличное, кстати, слово — неразложимое. Короткое и игольчатое, как удар хлыста с крючками. Бах! Рецепт!