Почему я ненавижу фанфики - [79]

— Ты сам не свой. Что такое?

— Пластилин… — выдохнул Зацепин. — Это мой триггер.

Он прикрыл глаза рукой, надеясь, что темнота поможет, но стало только хуже.

Дементьев торопливо убрал пластилин подальше.

— Расскажи, что с тобой случилось. Я устал гадать.

Кстати, ты в курсе, что горбатого могила не исправляет? Горбатого исправляет трупное разложение. Когда уже нечему горбиться — вот тогда что-то меняется.

— В тринадцать я стал жертвой педофила, — прошептал Никита. Хотел насмешливо, но почему-то не получилось.

И всё-таки проницательность была лучшей чертой Дементьева. Он улавливал фальшь мгновенно и реагировал быстрее, чем она затрагивала реальность — воспалённая интуиция или, как минимум, острое восприятие.

Потому что он сказал:

— Не педофила.

Никита поднял глаза. Туман отступил и сознание ухватилось за изумление, как за спасательный круг.

— Психопата? — Дементьев заглянул ему в глаза. — Твои реакции, привычки, поведение… не похоже, что это была травма одного лишь сексуального характера. У тебя глубокое расстройство. Я прав?

Это выглядело так, словно с человека сполз целый слой, как со змеи — сошла старая кожа, и наружу показался взрослый парень, бесконечно уставший от самого себя.

— Да. Он не насиловал меня в том смысле, в котором говорят о педофилах. Но так проще, чем объяснять, каким уродом он был и что именно сделал.

— Это связано с твоими интересами, так?

— Ты хочешь знать? Серьезно?

— Да. Не из любопытства. Я… большую часть жизни провел с людьми, у которых были серьезные проблемы с психикой. И я сам из таких. Это не жалость. Я могу помочь.

— С какими такими людьми, например?

— Например, с Новиковым, — пожав плечами, сказал Лёша. — Мы с ним… попали в аварию, так, собственно и познакомились. Виновницей была девушка, он пытался её спасти, а мне не повезло в тот момент ехать на высокой скорости. В результате мы оба получили открытые переломы, но не сразу потеряли сознание. Поверь, ничто так не сближает, как крик боли в унисон, — Лёша усмехнулся чуть саркастично, но искренне. — Мы лежали в одной палате. Он очень долго винил себя в случившемся. Даня вспыльчивый и… очень недоверчивый. Меня в то время спасали родители. Даже Артур приходил. А у Новикова из близких только дедушка, но и он из-за занятости появился всего раз, чтобы оформить какие-то бумаги и оплатить лечение. Что касается травм, то ему тоже повезло меньше. Я содрал кожу на ноге и сломал руку, но у меня был перелом только в одном месте и шлем защитил голову… Даня получил сотрясение и осколочный на грани фантастики — ещё бы пара сантиметров и ампутация. Это внешне. Внутренне он был практически уничтожен.

— Не знал, что всё было так серьезно, — сказал Никита, взворошив в памяти информацию о его травме — было дело, зачем-то и кому-то искал. — Но триггеров у него нет. Либо он смог их победить.

— Что это?

— Вещи или события, — Никита положил руку на край стола — хотелось держать в пальцах что-то твердое и понятное, раз Лёша не разрешил курить у него дома. В ту же секунду Дементьев дал ему карамельку, поставил рядом кружку и потянулся сместить язычок чайника. — «Крючки», способные влиять на психику…

— Какие?

Лёша подтянул табуретку и сел. В домашней футболке и штанах, весь тёплый, расслабленный, он смотрелся открыто и приятно. Совсем не так, как на улице.

Никита невольно скользнул взглядом по линии плеч — руки были крепкие, заметно работящие. Интересно, где он работал?

— Массы. Особенно красная глина, — Никита сжал карамельку и повертел её в пальцах. — Он вмешивал в неё мою кровь. Хриплый надрывный кашель. У него был рак лёгких. Сигаретный дым — пройденный этап. Музыка… старый джаз, такой, с хрипами и артефактами, на пластинках.

Никита замолчал, уставившись куда-то в пустоту перед собой.

— Это было так давно…

И верно. Очень давно.

Очень давно — он задыхался от одного вида бронзового всадника. Таскал родных по галереям и полчаса мог стоять у гипсовой головы, впитывая замерший в вечности миг воссоздания. Момент восхищения формой. Кто-то, где-то, когда-то был так же сильно и глубоко болен — это вводило в экстаз.

Он был не увлечен. Влюблен, наверное, с того момента, как научился фокусировать зрение. В мир и в многообразие его созданий, в мастерство, с которым Микеланджело, Огюст Роден, Пракситель создавали свои творения.

А потом ему, едва научившемуся летать, выдрали крылья. С корнем. Втоптали в ледяную лужу грязи, наступили на лопатки и дернули так, что хрустнуло больно и сломалось навсегда.

— Я жил скульптурой. Должен был жить, — прошептал Никита. — Но никогда уже не смогу.

— И ничего не помогает? — Лёша посмотрел так, что пробрало до самого желудка.

— Пробовали разное… лекарства, терапии. Всё это чушь. Танцору сломали ноги, художнику выкололи глаза, певцу подрезали связки. Можно закурить, а?

— Нет. Съешь леденец.

— Вот же блядский зануда, — Никита фыркнул. Вскипел чайник, и Лёша налил воды в чашку, а потом предложил чаи на выбор. Чаями он явно увлекался. Коробочек было штук десять.

Затем отошёл к окну. Постоял там недолго, вглядываясь в темнеющие закоулочки двора и что-то обдумывая.

Никита выжидал. После таких пауз он слышал одно и то же — ну, понимаешь ли, нужно бороться. Нужно заставлять себя меняться к лучшему. Нужно жить ради самой жизни, зайчик. Найди себе хобби. Или лучше девушку. И всё наладится, вот увидишь.