Почему? Вопрос, который остается всегда - [7]

Подобные катаклизмы — возможность для агностиков посостязаться в красноречии. После землетрясения 1755 года, разрушившего на День всех святых Лиссабон в Португалии, Вольтер и другие мыслители эпохи Просвещения отвергли веру в «лучший из всех возможных миров». Когда на следующий день после Рождества 2004 года еще одно цунами убило 280 тысяч человек в Азии, журнал «State» опубликовал статью под заголовком «Передайте Богу: на этот раз Он зашел слишком далеко». В ней Хэзер Макдональд писала: «Пришло время объявить Богу бойкот»:

Бог знает, что Он может пассивно наблюдать, как бессмысленно обрывается человеческая жизнь, а на следующей день церкви, синагоги и мечети все равно будут наполнены верующими, благодарящими Его за то, что Он позволил выжившим выжить. Они будут просить Его исцелить раненых, игнорируя тот факт, что, стоит Ему захотеть, — этого бедствия вообще не случилось бы…

Как же заставить Бога действовать? Он ставит Себе в заслугу хорошее и не признает вины за плохое.

Православный богослов Дэвид Бентли Харт был достаточно смел, чтобы ответить скептикам в небольшой книге под названием «Врата моря. Где был Бог во время цунами?» Массовые трагедии могут приводить неверующих в ярость, отмечает он, но на самом деле, они не учат нас ничему новому о мире, в котором мы живем. Масштаб бедствий не меняет сути основополагающих проблем. Нашу планету губят страдания, зло и смерть, а катастрофы лишь представляют эти хорошо нам известные напасти в концентрированной форме.

Попутно я убедился, что все попытки количественно оценивать страдания являются тщетными. Из-за того, что цунами 2004 года убило гораздо больше людей, чем в 2011 году, или что в Политехническом университете Виргинии погибло больше учащихся, чем в начальной школе «Сэнди-Хук», одно из событий не становится трагичнее другого. Подобным же образом, человеку с головной болью или хроническим синдромом усталости не легче от того, что кто-то находится в гораздо худшей ситуации, например, из-за СПИДа или вируса Эбола. Любое страдание — это страдание. Как сказал Клайв Льюис, «такой вещи, как сумма страданий, в мире не существует». Это изобретенная философами абстракция. Есть просто отдельные люди, которым больно, и как знать, почему Бог это допускает?

Посещая места трагедий, я каждый раз поражаюсь тому, что масс-медиа делают с нашим восприятием событий. Я отправился в Политехнический университет Виргинии, зная о группе из тридцати трех погибших. Телекомментаторы постоянно повторяли, что «это был самый масштабный массовый расстрел в истории США». Однако, бродя среди мемориалов, посвященных погибшим, я встретился с Райаном, Эмили, Хуаном, Валидом и Джулией — с тридцатью тремя личностями, а не просто с абстрактной группой. Личные вещи напоминали об их неповторимых жизнях: бейсбольный мяч, плюшевый мишка, томик романа «Великий Гэтсби», чашка «Starbucks». То же самое я чувствовал и в Ньютауне, штат Коннектикут, встречаясь с семьями погибших и слушая о домашних любимцах детей и об их ссорах с братьями и сестрами.

В Японии слезы женщины с лицом фарфоровой куклы стали для меня откровением, куда более красноречивым, чем любая статистика, прочитанная мной о том цунами. Мы терпим страдания в одиночку. Они словно изолируют нас, и для тех, кого это коснулось, масштабы не имеют особого значения. Даже колоссальные бедствия наподобие цунами сужаются до личных потрясений: ребенка, смытого с игровой площадки детского сада; уничтоженного в одночасье семейного бизнеса; ужаса, который испытывает подросток недели спустя при каждом повторном подземном толчке; всеобщего страха перед невидимой угрозой радиации.

Далее в своей книге богослов Харт обращает внимание на тайную иронию, скрытую в аргументах скептиков: «Сами по себе они никогда не додумались бы до идей, которые в значительной мере были сформированы нравственной вселенной христианской культуры». Самые резкие голоса набрасываются на массовые трагедии так, как будто те вбивают последний гвоздь в крышку гроба веры. Как это возможно, чтобы благой Бог допускал подобные бедствия? Хотя этот вопрос неизбежен и таит в себе глубокую тайну, он применим только в контексте религиозной веры. Критикам стоило бы реагировать в соответствии со своими собственными убеждениями: «Почему вы потрясены и огорчены? А чего же еще ожидать от обезличенной вселенной хаотического безразличия?»

На самом деле, Библия предлагает даже более весомые возражения, чем те, что используют скептики. Выступая с лекциями в университетах, я иногда бросаю аудитории вызов, предлагая найти аргументы против Бога, — будь то у классических атеистов вроде Вольтера, Бертрана Рассела и Дэвида Юма или у современных, наподобие позднего Кристофера Хитченса, Сэма Харриса и Ричарда Докинза, — не сформулированные в библейских книгах. «Вы вольны отвергнуть Бога и Его принципы мироустройства, — говорю я студентам, которым хочется именно этого. — Но лично я уважаю Бога, Который не только предоставляет нам свободу отвергнуть Его и даже распять Его Сына, но и включил слова отвержения в наши Писания».