Почему властвует Запад... по крайней мере, пока еще - [53]

Но верно ли это? Ведь у людей, в конце концов, есть свободная воля. Лень, жадность или страх, возможно, и являются двигателями истории, но у каждого из нас есть возможность выбирать между ними. Если три четверти или даже больше первых земледельцев и скотоводов Европы происходило от коренных собирателей, то доисторические европейцы наверняка могли бы воспрепятствовать распространению сельского хозяйства, если бы достаточное число из них приняло бы решение против интенсификации культивирования. Так почему же этого не произошло?

Иногда такое случалось. После перемещения с территории современной Польши в Парижский бассейн, которое происходило на протяжении пары сотен лет до 5200-х годов до н. э., волна наступления сельского хозяйства остановилась (рис. 2.4). На протяжении следующего тысячелетия вряд ли кто-то из земледельцев и скотоводов вторгался в пределы тех последних 50 или 60 миль [примерно 80,5-96,5 км], что отделяли их от Балтийского моря, и лишь немногие балтийские охотники и собиратели в этот период занимались более интенсивной культивацией. В этих местах охотники и собиратели сражались за свой собственный образ жизни. Вдоль линии раздела между сельским хозяйством и охотой-собирательством мы находим примечательно много укрепленных поселений и скелетов молодых мужчин, убитых ударами тупых инструментов по передней и левой частям их черепа. Именно этого нам следовало бы ожидать в том случае, если они умерли, сражаясь лицом к лицу с праворукими противниками, которые пользовались каменными топорами. Некоторые массовые захоронения могут даже быть ужасными остатками побоищ.

Мы никогда не узнаем, какие именно акты героизма и жестокости совершались вдоль края Североевропейской равнины семь тысячелетий тому назад. Однако вероятно, что при установлении рубежа между территориями сельского хозяйства и охоты-собирательства роль географии и экономики была столь же велика, как и роль культуры и насилия. Балтийские охотники-собиратели жили в прохладном райском саду, где богатые морские ресурсы поддерживали существование плотного населения в круглогодично обитаемых деревнях. Археологи раскопали огромные кучи морских раковин, оставшихся от пиров и громоздившихся вокруг поселений. Щедрость природы, вероятно, позволяла собирателям иметь свой пирог (моллюсков) и есть его: собирателей было достаточно много для того, чтобы противостоять сельскохозяйственному населению, но не настолько много, чтобы им пришлось самим переходить к сельскому хозяйству, дабы прокормиться. К тому же земледельцы и скотоводы обнаружили, что растения и животные, исходно одомашненные на территории Холмистых склонов, так далеко на севере чувствовали себя не столь хорошо, как прежде.

Откровенно говоря, мы не знаем, почему после 4200-х годов до н. э. сельское хозяйство в конце концов двинулось на север. Некоторые археологи делают упор на факторах напора, предполагая, что сельскохозяйственное население умножилось настолько, что «раздавило катком» всякую оппозицию. Другие подчеркивают факторы притяжения и предполагают, что север стал открыт для вторжения из-за кризиса в обществе охотников и собирателей. Но как бы то ни было, данное «балтийское исключение», по-видимому, лишь подтверждает правило, согласно которому раз уж сельское хозяйство возникло на территории Холмистых склонов, то общество первоначального изобилия никак не могло сохраниться.

Заявив это, я вовсе не отрицаю реальности свободной воли. Это было бы глупо, хотя множество людей подвержено такому искушению. Великий Лев Толстой, например, закончил свой роман «Война и мир» странным рассуждением, в котором он отрицает свободу воли в истории, — странным, поскольку его книга изобилует примерами мучительных решений (и примерами нерешительности), резких изменений состояния духа и отнюдь не немногих глупых грубых ошибок, зачастую с немедленными последствиями. Тем не менее Толстой утверждал, что «свобода для истории есть только выражение неизвестного остатка от того, что мы знаем о законах жизни человека»⁸. Далее он продолжает:

«Для истории признание свободы людей как силы, могущей влиять на исторические события, то есть не подчиненной законам, — есть то же, что для астрономии признание свободной силы движения небесных сил.

Признание это уничтожает возможность существования законов, то есть какого бы то ни было знания. Если существует хоть одно свободно двигающееся тело, то не существует более законов Кеплера и Ньютона и не существует более никакого представления о движении небесных тел. Если существует один свободный поступок человека, то не существует ни одного исторического закона и никакого представления об исторических событиях».

Но это нонсенс. Нонсенс, несомненно, высокого уровня, но все равно нонсенс. В любой отдельно взятый день любой доисторический охотник и собиратель мог принять решение «не напрягаться». Любой земледелец мог оставить свои поля, а женщина — свою каменную зернотерку, чтобы собирать орехи или охотиться на оленей. И некоторые из них, несомненно, так и делали, что имело большие последствия для их жизни. Но в долгосрочной перспективе это не имело значения, поскольку конкуренция за ресурсы означала, что те люди, которые продолжали заниматься сельским хозяйством или занимались им еще более усердно, получали больше энергии, нежели те, кто так не поступал. Те, кто занимался сельским хозяйством, постоянно выкармливали больше детей, выращивали больше скота, расчищали больше полей и все более наращивали свои преимущества в отношении охотников и собирателей. При некоторых обстоятельствах — наподобие тех, которые превалировали в окрестностях Балтийского моря за 5200 лет до н. э., — экспансия сельского хозяйства замедлялась. Однако подобные обстоятельства не могли сохраниться навсегда.