Почему так важен Оруэлл - [9]

«Сегодня в эфире был Хоррабин, и, как обычно, мы представили его как человека, составлявшего карты для „Набросков истории“ Уэллса и „Взгляда на всемирную историю“ Неру. Информация эта проталкивалась при каждом удобном случае, реклама запускалась задолго до передачи, связь Хоррабина с Неру способна привлечь многих в Индии. Сегодня все упоминания о Неру были вырезаны из анонса — Н. в тюрьме и поэтому теперь он Плохой парень».

Оруэлл часто делал ссылки на радиовыступления Черчилля, отношение к которому у него колебалось от полного восхищения до неприятия иногда проскакивающего у Черчилля высокопарного тона. Возможно, его бы позабавило открытие факта, разглашенного лишь в конце 1970-х годов, — многие из этих звездных упражнений в риторике были записаны и выпущены в эфир мистером Норманом Шелли, обладавшим способностью к мимикрии актером, ведущим «Детского часа», который занимал одну из самых маленьких студий в штаб-квартире на Портленд Плейс. Для масс голос чревовещателя стал голосом Лидера…

В душе читателей «1984» найдет свой отклик и одна ранняя дневниковая запись, утрированно аполитичная: «Единственное время, когда в офисе BBC можно было услышать поющие голоса, было раннее утро, между 6 и 8 часами. В это время работали приходящие уборщицы. Огромная их армия прибывала всегда в один и тот же час. Они усаживались в приемной в ожидании, когда им выдадут их щетки, щебеча так громко, как если бы комната была заполнена попугаями, а затем, метя коридоры, чудесно пели хором. В это время в офисе была совершенно другая атмосфера, чем та, что царила в другие часы».

Это та самая концепция женщины-«труженицы», обладающей способностью выжить в условиях диктатуры Партии (просто ее игнорируя), извечный и непреходящий образ материнского начала.

Способность Оруэлла к едкой иронии никогда его не оставляла, и не всегда ирония эта была направлена только против его скучного политического руководства. В апреле 1942 года Неру — официально оставаясь еще «хорошим парнем» — выступил с обращением к индийскому народу, употребив перефразировку строчки из стиха Киплинга «За все, что есть у нас». «Из сегодняшней речи Неру: „Кто мертв, коль Индия жива?“ Это произведет впечатление на прогрессивную общественность, и как же дальше они будут насмехаться над „Кто мертв, коль Англия жива?“» В отличие от некоторых представителей «прогрессивной общественности» Оруэлл никогда не романтизировал жертв колониализма, его часто раздражала ограниченность и склонность к межконфессиональной вражде определенных борцов за свободу Индии. В своих советах некоторым азиатским коллегам он прилагал все усилия, убеждая их не обходить вниманием бедственное положение евреев в Азии. И хотя сам Оруэлл ни в коей степени не являлся энтузиастом сионизма, он без устали опровергал заявления Германии и Японии, будто попытки спасения европейских евреев являются частью плана колонизации Палестины. Он твердо стоял на позиции интернационализма, насколько только это было возможно в атмосфере поддерживаемого государством патриотизма.

Оказавшись в конце войны в Париже в качестве корреспондента, он продолжал уделять особое внимание распространению борьбы с фашизмом на третий мир. Он с энтузиазмом относился к редакционной политике Libertés, парижского издания, левосоциалистического эквивалента Tribune, которое стойко следовало антиколониальной линии. Оруэлл был одним из немногих, кто понимал значимость попыток генерала де Голля восстановить влияние Франции в Индокитае. В своем сообщении для Observer он комментирует это так:

«События во французских заморских территориях вряд ли смогут пробиться на страницы французской прессы, если только не случится какой-нибудь дикости. Только покопавшись в малоизвестных непонятных изданиях, возможно узнать, к примеру, что в Алжире и Марокко органы власти правительства Виши все еще более-менее функционируют, а местная социалистическая и коммунистическая пресса вынуждена бороться за выживание в конкуренции с хорошо субсидированными изданиями реакционного толка… Забавно, что здесь мало принимают в расчет стратегическую зависимость Французской империи от других сил. Огромные ее территории без британской и американской помощи оказались бы довольно беззащитны, и что особенно очевидно, крайне маловероятно, что Индокитай сохранился бы в ее владениях без согласия на то со стороны Китая…»

Эти краткие строки могли бы послужить вступлением к тому, что вскоре станет известно всему миру под названием вьетнамской войны; не пройдет и десяти лет, и французское военное влияние во Вьетнаме и Комбодже будет вытеснено влиянием Соединенных Штатов, а коммунистический Китай окажется в числе государств, подписавших Женевские соглашения, временно разделившие Вьетнам на северную и южную части. Атмосфере этой тихой американизации там, где был Французский Индокитай, суждено было воплотиться через несколько лет на страницах романа «Тихий американец» Грэма Грина. (В 1948 году на страницах New Yorker Оруэлл не удержался от выпада в адрес Грина. Составляя рецензию на роман «Суть дела», он пришел к выводу, что образ майора Скоби является совершенно неправдоподобным ни с богословской, ни с матримониальной точки зрения, и с жаром написал: «И можно добавить, что если бы он был тем человеком, каким он, как нам говорят, и является, — то есть человеком, основная черта характера которого — страх причинить боль, — он не мог бы быть офицером подразделения колониальной полиции». Дни в Бирме не оставляли Оруэлла до конца его жизни.)