Поцелуй вечности - [9]

Мот — в семье ее по-прежнему звали Мари — молча уставилась на отца Она хотела ответить что-нибудь здравомыслящее, убедить его в том, что он говорит чушь. Что-нибудь такое, что разубедит его в том, что она монстр, развеет подозрения. Но О'Нилы были суеверной семьей, а отец суевернее всех.

— Папа…

— Убирайся из моего дома! Твоя мать уже год лежит в могиле, и тебе здесь нечего делать.

— Но ты не можешь запретить мне увидеться с Кэтлин!

Младшая сестра будет в шоке, если услышит этот разговор. Как ей объяснить, о чем они говорят, не открывая правды?

Наверное, визит домой был ошибкой, но Мот не могла пропустить поминальную службу по своей матери. И, кроме того, если бы она не пришла, ее отсутствие вызвало бы еще больше вопросов. Она не появлялась дома со дня смерти матери, и уже тогда отец думал, что его средняя дочь стала наркоманкой и бог знает кем еще. Но, судя по гримасе отвращения на его морщинистом лице и тени страха, мелькнувшей в бледно-голубых глазах, теперь он думал иначе.

Рори О'Нил всегда был человеком богобоязненным; родители-иммигранты дали ему строгое католическое воспитание, и сейчас он смотрел на Мот как на воплощение Сатаны.

Он нахмурился:

— Кэтлин уже достаточно взрослая, чтобы встречаться с тобой самостоятельно где-нибудь в другом месте, а Шинед думает так же, как и я.

Мот не смогла сдержать презрительной усмешки:

— А как же иначе!

Они никогда не были близки со старшей сестрой.

— Не смей говорить о своей сестре в таком тоне! Она, по крайней мере, не сбежала из дому после смерти матери.

Мот, не слушая, смотрела на их старую больную собаку, с трудом ковылявшую по заваленному хламом двору. Мелькнуло неприятное воспоминание о самодовольном лице старшей сестры в тот момент, когда отец вывел Мот на крыльцо после ухода гостей. Хотя бы дождался, пока люди не выразят соболезнования, прежде чем заявить, что она перестала быть человеком, и выгнать из дому.

Ей очень хотелось возненавидеть своего отца, но разве она могла его винить?

Наступил вечер, похолодало. Мот проглотила слезы, и ее пробрала дрожь. Она невольно подумала: «Интересно, каково это — чувствовать на лице тепло солнечных лучей?» Как обычно, погожим весенним днем она сидела в тени деревянной веранды.

— Ты вообще слышишь, что я тебе говорю, Мари? — Голос отца отвлек ее от беспорядочных мыслей. — Тебя здесь никто не ждет. Оставь нас в покое!

Ее глаза обожгли слезы. Отец настоял, чтобы во время службы по матери она сняла очки, и из-за голубых контактных линз глаза заболели еще сильнее. Мот стиснула в онемевших пальцах очки, подавляя желание раскрошить их на мелкие кусочки. Внезапно она пожалела, что не бросила их там, в спальне будущего охотника на вампиров.

Перед ней промелькнуло лицо Джейса, яркое и четкое, как на только что отпечатанном снимке. Скрипнув зубами, она постаралась забыть о нем: он был человеком, и не просто человеком, а ее врагом.

Мот хрипло произнесла:

— Я понимаю, что ты говоришь, папа. Просто удивилась, что ты говоришь это мне. Разве я не твоя дочь?

Он посмотрел на нее без выражения:

— Нет. Больше нет.

Мари О'Нил, Мот, долго смотрела на отца. Его лицо прорезали жесткие, грубые морщины, и она знала, что на этом лице для нее больше никогда не появится улыбка.

Кэтлин осталась единственным человеческим существом, на которое она могла положиться. Придется принять тот факт, что у нее появилась новая семья, где поклоняются не солнцу, а луне и где на нее не смотрят как на чудовище.

Когда вчера она вернулась к Тео, с едва зажившими ожогами на руках и в серебряных наручниках, каждую секунду причинявших боль, ее господин пришел в ярость. Он гневался не на нее, как она опасалась, а на юношу, который осмелился напасть на его «маленькую Мот». Не моргнув и глазом, он сорвал освященные кольца с ее рук, обнял и долго гладил ее волосы, казалось забыв про желанную урну.

Повернувшись спиной к дому детства, Мот почувствовала на языке горький вкус пепла. Прежняя жизнь рухнула, но, покидая город, она изобразила на лице злую улыбку. Надела черные очки, закинула рюкзак на плечо и стала размышлять, как быстро ей удастся доехать автостопом до Бостона. Она заслужила последние два месяца свободы и собиралась провести их так, как ей хотелось.

МЕЛИССА ДЕ ЛА КРУЗ Убежище

Все началось с фонаря. Ханна проснулась холодной февральской ночью, в три часа, и заметила, что один из старых медных фонарей, стоявших вдоль забора, испускает тусклый, едва заметный свет. Сначала он мигал, затем погас, потом внезапно снова загорелся. Ханна пеняла на испорченную проводку. Но вероятно, она сама забыла выключить фонарь и попыталась вспомнить, все ли погасила, прежде чем идти спать. Когда на следующую ночь и еще через два дня фонарь продолжил исправно вспыхивать, Ханна обратила на это внимание. На четвертую ночь она проснулась до того момента, как фонарь зажегся, поискала на ощупь свои очки, надела их, взглянула на светящуюся лампочку и нахмурилась: она точно помнила, что перед сном выключила все фонари. Ханна смотрела, как лампочка медленно гаснет и комната погружается во тьму, закрыла глаза.

Другая девушка на ее месте, наверное, испугалась бы и не смогла уснуть, но Ханна жила на острове Шелтер уже третью зиму и привыкла к звукам старого дома и всяким странностям. Летом задняя дверь с проволочной сеткой никогда не закрывалась, постоянно хлопала на ветру или когда кто-нибудь входил или выходил из дома — бой-френд матери, соседка, подружки Ханны, родители которых имели дома на острове и которые проводили здесь лето. На острове Шелтер никто не запирал двери на замок. Здесь не было преступности, если не считать таковой кражу велосипедов. Даже если у кого-то пропадал велосипед, потом выяснялось, что его просто одолжил сосед, чтобы сгонять на рынок, и на следующий день владелец находил свое имущество у крыльца. Последнее убийство произошло здесь в восемнадцатом веке.