Поцелуй Морты - [57]

Вскоре Михаил совершенно обессилел. Осознание своей вины придавило его, и раскаяние хлынуло, как освобожденный поток воды.

– Людочка! Прости меня, идиота! – покаянно сказал он. – Я люблю тебя! Прости, не знаю, что это на меня нашло…

Нугзар сидел за пустым и чисто вытертым кухонным столом с таким злобным лицом, что Нора все не решалась с ним заговорить, прекрасно понимая, что их снова постигла неудача. Он вообще редко сидел на кухне, предпочитая обедать и ужинать в гостиной, и никогда не выпил на кухне даже чашку чая. А сейчас, размышляя с отсутствующим видом над очередным провалом, Нугзар небрежными, механическими движениями руки катал по светлой столешнице черную игрушечную машинку Стаса. Лицо у него было озабоченное, хмурое, черные брови сошлись у переносицы, а глаза угрюмо сверкали.

– Так, значит, и висельник у тебя сорвался… – Нора все-таки не смогла промолчать, съязвила.

Нугзар не стал рассказывать Норе о том, что проклятый мальчишка-Альтернатор не только умудрился спасти никчемную жизнь наркомана, но еще и сумел обездвижить Тьму. Откуда тому стало известно, что веревка висельника способна укротить грозную сущность? Для Нугзара, во всяком случае, это была новость. Но даже если Альтернатор действовал по наитию, сути вопроса это не меняло. Он с каждым днем становился все более опасным противником, непреклонным в своем противостоянии.

Мстительность Нугзара была легендой среди коллег-магов, и с ним старались не связываться лишний раз, чтобы не подставить себя под удар. Он никогда и ничего не прощал, и теперь Диме угрожала нешуточная опасность – Нугзар решил, что устранить соперника физически будет правильным решением. Конечно, по такому важному вопросу надо было бы посоветоваться с Норой, но она стала такой невыносимой в последнее время… А еще Нугзара страшно раздражало, что Нора теперь предпочитала не уступать ему, как обычно бывало раньше, а на все имела собственное мнение.

Нугзар, давая выход раздражению, неожиданно подбросил черный игрушечный джип вверх, поймал и резким движением швырнул в раковину с грязной посудой, залитой водой. Жалобно зазвенело разбитое кофейное блюдце…

Дима в это время сидел за рулем своего «ха-пятого»: спешил в Гольяново, чтобы рассказать Семиглазовым о последних событиях в общежитии МГУ, о Куме и Шпиле. Он как раз въехал на Лужнецкий мост через Москву-реку. Машину он водил очень хорошо, ощущая себя с ней единым целым, ведь первый раз за руль отец посадил Диму, когда ему было всего-навсего четыре года. Но сейчас он чувствовал какое-то смутное беспокойство, потому что джип вел себя странно, не так, как всегда.

Дима решил остановиться сразу же после моста, чтобы не нарушать правила и не нарываться на бдительных гаишников, ведь с деньгами у него сейчас было совсем туго, а нужно еще вернуть долг доброму старикану-дворецкому. На самой середине моста машину Димы неожиданно подрезала новенькая, с иголочки «калина» ярко-красного цвета.

Дима чертыхнулся и нажал на тормоз, но ничего не произошло, педаль просто ушла в пол, а джип продолжал катиться вперед. Он попытался уклониться от удара о парапет, но руль прокручивался, как на игрушечной машинке, и джип стал совершенно неуправляемым. Машину понесло на ограждение, и Дима зажмурился, ожидая удара, но джип неожиданно взмыл, словно подброшенный невидимой рукой, над перилами моста и полетел вниз навстречу воде…

Алексей Сеич работал в доме Сидоркиных очень давно. Он поступил на службу к Родиону, когда тот только собирался жениться на очаровательной Танечке. И проникся к их замечательной паре просто отцовскими чувствами. Дворецкий быстро изучил привычки и причуды хозяев, никогда им не досаждал, а, наоборот, всегда был чрезвычайно полезен и стал совершенно незаменимым в их семье.

Вскоре родился Димка, и жизнь дома завертелась вокруг него. Танечка и помыслить не могла, чтобы за ее драгоценным ребенком ухаживала какая-нибудь посторонняя, пусть даже очень хорошая женщина. Она сама купала мальчика, кормила, укладывала спать. Родион все время беспокоился, что она переутомится, но Танечка только смеялась и отправлялась гулять с маленьким Димкой в сад, где проводила по нескольку часов в день.

Она умерла, когда Диме исполнилось двенадцать, и, казалось, знала, что так случится. Поэтому с неохотой ездила на обследования, на которые ее таскал обеспокоенный ухудшением здоровья любимой жены Родион. Светила медицины не находили ничего особенного и никак не могли поставить диагноз, хотя она сдавала все мыслимые анализы и прошла все, от кардиограммы до томографии. Танечка просто тихо угасала, не жалуясь и не сетуя на судьбу. Родион был в отчаянии, он вывез жену за границу, но западные медики тоже ничего не прояснили.

– Такое впечатление, что у вашей супруги просто закончились жизненные силы, – сказал ему пожилой немецкий профессор, похожий больше на пастора, чем на врача.

И вот одним солнечным весенним утром, радостным и наполненным щебетом птиц из распахнутого окна, Танечки не стало. Родион почернел от горя, но он был сильным человеком, поэтому прикладываться к бутылке, чтобы растворить в ней свою печаль, не стал. У него был Димка, он занялся воспитанием сына и продолжал создавать бизнес-империю Сидоркиных, чтобы оставить после себя достойное наследство.