Поцелуй льва - [25]

Мы положили покойного в большой комнате, а на третий день похоронили около могилы его родителей. Старый священник отец Стояловский отпел его и в прощальном слове вспомнил про его переживания вместе с покойным в Венгерском концентрационном лагере в Теляргофе. Он старше твоего отца, но крепче его. Когда он пел „Господи, помилуй“, его голос лился вроде как с неба. Многие плакали. От этого плача вместе с голосом священника мне казалось, что мертвец вот-вот встанет.

Согласно обычая, после похорон все собрались у нас дома на поминки. Мы ели и пили за упокой души твоего отца.

Ну хватит о мёртвых. Твоя жизнь только начинается. Как там пан Коваль? Вернулся ли он домой? Говорят, многих людей раскидало, а с этой новой границей кто знает, возвратятся ли. Правду говорили старые люди про тучи на горизонте: и вот пришла война. Но никто не верил, что Польша так быстро разлетится. Мы тут это увидели уже на вторую неделю войны. День в день мы видели колонны польских солдат, которые царской дорогой убегали на юг, в Венгрию и Румынию. Это не было направление к немецкому фронту.

В конце небольшие группки солдат налетали на сёла, как стая голодных волков, и грабили еду и лошадей. Василий, помощник отца, две недели скрывался в лесах с лошадьми и коровами.

Не успели исчезнуть поляки, как появились красные. Теперь их тьма-тьмущая ― охраняют границу с Венгрией и в нескольких километрах от нас новую ― с Германией. В селе все взволнованы ― не знать, что будет дальше. Старики говорят, что россияне, которые пришли сейчас, совсем не такие, как во время Первой мировой. Теперь они выглядят как монголы, и смотрят на нас, как будто мы из другого мира.

С Божьей помощью надеюсь на лучшее, но однажды я увидела, что нас ожидает. Всем в селе от старого до малого приказали прийти на собрание, в господский двор в нижней части села, чтобы обсудить создание колхоза. В накуренном помещении набилось народу больше, чем в церкви на Пасху. Мы молча ждали, и кто бы ты думал, появился на сцене ― Пантылив Юзьо, тот что жил в Пертикове в одинокой хате за селом около Царской дороги, неподалёку Турки. Люди говорили, что он то ли баптист, то ли коммунист.

Юзьо представил мужчину в кожаной меховой куртке и шерстяной кубанке как товарища Гришу Коновалова, первого секретаря Турчанского комитета КП. Только он закончил предложение, как послышался голос Николая Багана, нашего соседа, старейшину в селе: „Какой он мне товарищ ― я его даже не знаю!“ Лицо Юзьо стало багровым, словно тот флаг, сзади него: „А ну тихо, старый кулак! Ты живёшь прошлым. Тебе говорю, теперь мы все товарищи. Понял, товарищ?“

В зале установилась тишина, как при молитве, но сомневаюсь, чтобы кто-то слушал этого „совита“ в меховой куртке. Знаешь, мы в селе уважаем людей старшего возраста. Что-то тут неправильно, мой Михаил.

Погода ранней осенью установилась хорошая, но ночи холодные. Спасибо Всевышнему, урожай мы собрали ещё до смерти твоего отца и теперь уже всё в закромах. Разве что немного картофеля осталось в поле.

Когда имею свободную минутку, иду в сад и отдыхаю себе на лавочке. Какое это счастье — смотреть на эти яблони! Они впервые зацвели этой весной, а теперь так густо уродили. Помнишь― ты садил их перед поездкой во Львов? Один раз, когда ты срезал побег, то разрезал себе указательный палец на левой руке. Если забыл, посмотри на палец, там должен остаться шрам.

Твоему брату Ясю в прошлом месяце исполнилось семь лет, а растёт он так быстро, как твои яблоньки. Он часто спрашивает, когда ты приедешь.

Дядя Андрей тебе больше расскажет про Явору. Он где-то через две недели приедет во Львов. Я попросила его встреться с тобой. Можешь с ним передать мне письмо. Ты уже, наверно, снова начал учиться, но всё-таки найди для меня минуту. Передавай мои искренние приветствия пану Ковалю. Скажи ему, что на отдых приезжали некоторые его приятели, но без него это совсем не то.

Твоя мать Марыся»

Я УЖЕ НЕ ТОТ, ЧТО БЫЛ КОГДА-ТО

14 февраля 1940 года.

«Дорогая мама!

Хоть ваше письмо и нашло меня через несколько месяцев после смерти отца, но эта новость была для меня как гром среди ясного неба. Она так поразила меня, принесла мне такую душевную боль, что я даже не смог себя заставить сказать пану Ковалю про смерть отца. Дядя Андрей принёс ваше письмо через несколько часов после того, как пан Коваль наконец возвратился со своего расстроенного войной отпуска. Счастье, что я не разминулся с дядей. Он пришёл к нам как раз тогда, когда я шёл к своему наилучшему другу Богдану ― парню, если вы помните, который один раз приезжал на лето к нам в Явору. Дядя Андрей очень спешил. Он даже не сказал про смерть отца, просто дал мне ваше письмо и пошёл себе, пообещав зайти ко мне под конец своих курсов.

Я прочитал ваше письмо в парке на лавочке напротив собора св. Юра, по дороге к Богдану. Только после того, как я закончил читать, до меня дошло, что отца уже нет. Сначала я оцепенел, меня начало морозить, а тогда, ничего кругом не замечая, я расплакался.

Глянув на крест купола собора, я хотел было помолиться за упокой души отца, но подумал, что это не нужно. Нас теперь в школе учат, что то, что старые люди называют душой ― просто выдумка. Люди мечтали о потусторонней жизни, потому что их земная жизнь была очень убогой. Мы, молодёжь, теперь атеисты. Мы научно мыслим. Нас учат строить социализм, а потом коммунизм ― общество, где не будет рабства, эксплуатации и где все будут равными и свободными.