Поцелуй льва - [15]

Постепенно до меня доходила значимость этого момента. Я хотел быть в тех благодатных местах, где снимали эти фотокарточки. Однако, тут не было ни приветствий, ни объятий, ни подарков, ни поцелуев. Я оказался единственным, кто поздравлял и ничего не имел для них, даже цветочка.

Оглянувшись в надежде найти хоть какий-нибудь одуванчик, я решил сделать бумажные стрелы из «Правды Украины». Кидая их в солдат, я кричал: «Добро пожаловать! Добро пожаловать! Спасибо, что вы освободили нас!»

Однако, как и раньше, ответа не было. Они и дальше шагали по трое в шеренге. Сосредоточенно всматриваясь вперёд, они шла на запад. Наконец все прошли, даже гудящий грузовик с кухней на прицепе, оставив за собой только жалкое облако пыли.

Дорога снова опустела, но почему-то стала ещё сиротливее, чем раньше. Я одиноко сидел, лениво наблюдая, как ветер подхватил газету и понёс её в озеро.

Когда я наконец поднялся, солнце уже давно зашло за небосклон, захватив с собой дневное тепло. Когда я шёл холодным, каменистым полем, у меня в голове крутилось выражение «мир голодных и рабов». В этом ли мире я живу?

ВИНОКУРНЯ [17]

После того, как польская армия покинула Львов, а немецкая армия завоевателей отступила с предместья, авангард Красной Армии прошёл городом оставляя после себя пустоту. Власть, полиция, газеты, радио, электростанции — ничего не работало. Улицы без транспорта и людей наполнились какой-то призрачной тишиной. Бюро и магазины закрыты. Церкви были открыты, но туда никто не ходил. Также открытыми были склады, ограбленные польскими дезертирами. Только Кульпарковская улица подавала признаки жизни. По ней тянулась процессия к государственной винокурне, расположенной за психиатрической больницей.

Собственно, кто-то тогда быстро разбил могучие двери винокурни. Вскоре распространился слух, что там брошено миллионы литров чистого спирта.

Польское государство больше не существовало, значит винокурня открыта для всех.

Соблазненный постоянным ходом процессии, я перебежал поле, усеянное жертвами стычки с немцами, и присоединился к колонне. Мужчины, женщины, дети группировались, вооружившись кувшинами, канистрами, банками, бутылками, ведрами, жестянками, кастрюлями, даже ночными горшками… Передо мной семья из четырех человек толкала впереди себя разболтанную коляску с очень старой лоханкой. Колонна двигалась быстро и целенаправленно, без лишних разговоров. Тишину нарушало только бряцание металлической посуды.

Чем ближе мы подходили к психбольнице, тем больше встречали пьяных. Это свидетельствовало, что идти уде недалеко. Вонючие, без рубашек, босоногие, они ругались, спорили, дрались, смеялись, ржали, танцевали. Некоторые блевали и мочились прямо на тротуаре. Другие трахали женщин возле дороги, забыв стыд. Я не привык к такому, поэтому старался не осматриваться вокруг, но всё таки направлялся в винокурню.

Возле винокурни был настоящий ад. Рядом с дверьми, которые еле держались, толпа плыла в двух направлениях: одни выходили ― медленно, осторожно, чтобы не потерять ни капли драгоценной жидкости; другие входили, отчаянно толкаясь и проклиная тех, кто мешал им. Вскоре и меня подхватил поток тел ― толкаясь и выкручиваясь я проник в помещение. Мои глаза и ноздри всё больше жгло от алкогольных испарений.

Тарахтя пятилитровым жбаном, который подобрал по дороге, я осматривал громадный зал, его бетонный фундамент, кирпичные стены, и окна, церковного типа. Посредине стояла цистерна ― громадный бак метров пять высотой и три в диаметре. Я прикинул, что в ней, наверно, около двадцати тысяч литров.

К верху цистерны вела узкая металлическая лестница. Из нижнего отверстия хлестал спирт. Вначале люди, наверно, ожидали своей очереди, но теперь они толкались и бились за доступ к крану. Большая часть спирта выливалась на землю, где его уже было по щиколотки. Мои босые ноги намокли и пекли.

Лестница казалась муравьиной дорожкой ― её облепили пьяницы, которые пытались подняться вверх или спуститься. Наверху слышались звуки драки. Два мужчины хотели спуститься с небольшой платформы на краю цистерны, а те, кто был на лестнице, настаивали, что имеют право идти первыми. В ответ один из мужчин на платформе начал бить ногой по голове того, кто был под ним. Этот, что снизу, схватил его за ногу и толкнул с лестницы. Потеряв равновесие, тот, верхний, раскинул руки, как ворона на ветру, и бухнулся вниз, гулко ударившись о землю. Народ разбежался по сторонам.

Я постарался теперь набрать спирта. Никто не обращал внимания на неподвижное тело с вывернутой головой в луже спирта. Его товарищ на платформе начал пронзительно кричать, чтобы обратить внимание толпы. Его упорно не замечали, поэтому он начал стучать металлическим жбаном по стальному торцу цистерны, наполняя зал пронзительным звоном разбитых колоколов. Все остановились и подняли глаза, даже пьяные. Он барабанил ещё несколько минут, а затем кинул жбан вниз.

Теперь он проклинал всех и вся, вместе с Богом за неуважение к его другу. После небольшого перерыва его лицо стало ясным, как полная Луна, которая внезапно появляется из-за тучи. Он заявил, что присоединится к товарищу, потому что по лестнице хода нет, и ему придется лететь. «Я птица! Я полечу! Лечууууууу!»