Поцелуй кувалды - [6]

С Гальки, как с курицы вода, а вот Миша две недели ходил грустный и потерянный. Ему, блестящему аналитику образцовой атомной подводной лодки, было очень стыдно: «Не дай бог, ребята узнают – засмеют». Последнее время он всё чаще вспоминал своё недавнее прошлое, сослуживцев, командира и родной Североморск. Мучила мысль о неправильном выборе жизненного пути: «Перья, бл…дь!>>. Жена пыталась помочь, но по-настоящему помогала только водка. Так впервые в жизни Миша угодил в запой, выход из которого поначалу найти было непросто. Просыпаясь ночью в каком-то липком бреду, он наспех накидывал на себя что-то из верхней одежды и «ехал в Североморск». Он не мог сообразить, где сам в данный момент находится, но при этом был уверен, что столица Северного Флота где-то близко. Выскочив на улицу, он ловил такси, коротко бросал: «В Североморск!» и немедленно отключался. Жена находила его обычно под утро где-нибудь недалеко от дома без денег, без шапки и с побитой физиономией – путь в родной город был тернист и труден! Ленинградские таксисты никак не могли найти к нему правильную дорогу или в пятый раз забывали сделать тот самый левый поворот, от которого до заветной цели оставалось совсем немного. Мише приходилось им «помогать», используя логику большого кулака, но часто эта логика поворачивалась против него самого. Потом выход из этой ситуации удалось найти. Точнее, Галя нашла.

4

За всё время Мишиной болезни Галя перебрала много вариантов продолжения их совместной жизни. Не рассматривался только вариант с возвращением на службу. Нет! – только не это! Она вспомнила, что Мишин папа вроде бы еврей, а мама – точно еврейка. А, значит… «Значит надо уезжать! Куда? Ну, конечно, не в Израиль. Что мы там будем делать? – говорила себе Галя. – Мы поедем в Америку». Миша, придя в себя после запоя, к подобному развитию событий оказался не готов. В душе он всё ещё бороздил северные моря, мечтал о службе и не мыслил себя вдалеке от Североморска. Лёжа на старом диване лицом к стене в их уютном, стараниями Гали, гнёздышке на Васильевском острове, он грустил и лениво отбивался от назойливой жены:

– Кто меня выпустит? Я же только год как с лодки демобилизовался. А лодка-то атомная и, значит, секретная. – Миша перевернулся на другой бок, приподнял голову с подушки и вопросительно посмотрел на свою жену, повествующую ему о прелестях заокеанской жизни, одновременно заканчивая лепить на кухонном столе девяносто пятый пельмень. Пельмени были одним из любимейших блюд отставного подводника. Он их мог съесть за один присест пятьдесят штук или даже больше.

– Если ничего не делать, то и не выпустят, конечно, – не отрывая взгляда от девяносто шестого кулинарного шедевра, ответила Галя. – А вот если ходить в синагогу и на демонстрации вместе с другими евреями, которых не отпускают из Союза, то шансы сразу появятся… – За окном завыл ветер, как бы подтверждая сказанное и говоря: «Слушай свою жену, алкаш! Она правильно мыслит. Останетесь здесь, так и будешь остаток жизни перья куриные марганцовкой красить или, ещё хуже, значки с изображением пятнистого оленя… нет, – не то сказал! Я имел ввиду пятнистого вождя коммунистов… Так вот будешь значки с его изображением штамповать на самодельном станке по пятьдесят копеек штука». – Миша оживился и сел. На самом деле идея со значками пятнистого, подсказанная промозглым ноябрьским ветром, его заинтересовала намного больше, чем демонстрации евреев на Красной площади: «Это же надо в Москву ехать, на улице стоять… холодно… дождь… на фиг надо…». Гальке же он ответил:

– Ты это про что? Какую синагогу? Я там в жизни никогда не был. Не было в Североморске синагоги. И в Мурманске тоже не было. Как-то не популярно у моряков Северного Флота было до недавнего времени по синагогам шляться.

– Вот завтра вместе и пойдём на Лермонтовский. Начнём вместе еврействовать!

Чтобы избежать предполагаемых возражений, супруга обмакнула в сметане первый только что сваренный пельмень и всунула его в открывшийся для ответного слова рот Миши. Прожив с ним целый год, Галя выработала систему отношений в их маленькой семье, основанную на принципах павловского учения об условных и безусловных рефлексах. Изголодавшийся по нормальной домашней еде, бывший офицер подводной лодки, который на самом деле никогда и не знал, что такое домашняя еда, он теперь извлекал для себя уроки правильного поведения, за которое сразу следовало вознаграждение в виде котлет, пирожков с капустой или тех же пельменей. Практически, как у Павлова с его собаками. Правильное же поведение означало безукоризненное послушание и выполнение соответствующих приказов командования… В Мишином случае роль командования раз и навсегда взяла на себя его супруга Галина, от которой на завтрашний день поступила команда – в синагогу! Возвращаясь к отношениям, сложившимся в их семье, то они с взаимного согласия супругов напоминали отношения в небольшой воинской части, в которой Миша, как оно и было на самом деле, носил звание капитана третьего ранга, а его жена утвердилась в должности адмирала!

Так начался долгий путь семьи Филоновых в еврейство. В синагоге на Лермонтовском проспекте их приняли как родных. Снабдили соответствующей литературой, обещали помочь с вызовом и другими документами, пригласили на собрание и демонстрацию. Развенчанные писателем Рыбаковым и редактором «Огонька» Коротичем, славные и непогрешимые органы госбезопасности от расстройства потеряли бдительность, и всемирный сионизм мгновенно распространился по квартирам ленинградской еврейской интеллигенции. Там изучался иврит, готовились тексты для декламирования на демонстрации и составлялись списки отказников для того, чтобы с ними мог ознакомиться господин Рейган и госдепартамент США, чтобы потом этими списками запугивать нашего пятнистого продолжающейся гонкой вооружения: «Не отпустишь всех евреев по списку, так мы такую ракету специально для вас сделаем, что вам всем сразу будет крышка! Что скажешь?…». Это работало. Евреев начали выпускать.